Ртуть

Караван, состоящий теперь из двадцати с лишним повозок, проехал Галле и другие города дальше к западу. Над каждыми городскими воротами высились островерхие каменные башни, чтобы бюргеры заранее увидели приближение бродяжьих полчищ и успели принять меры. В нескольких днях пути от Галле дорога пошла вверх и принялась петлять, заставляя (подобно философским книгам, о которых говорил доктор) сворачивать туда, куда им не особо хотелось. Перемены происходили исподволь, но вот однажды утром они проснулись в определённо межгорной долине, самой красивой, какую Джек видел в жизни, светло-зелёной от первой апрельской поросли и густо усыпанной стогами даже после зимы. Склоны полого уходили вверх, постепенно превращаясь в нечто более хладное и скалистое – укрепления, воздвигнутые исполинами на подступах к ещё более загадочным высям. Кряжи были усеяны чёрными точками, по большей части деревьями; впрочем, попадались и сторожевые башни. Джек поневоле задумался, кого они стерегут. А может, в них по ночам зажигают огни, чтобы передавать странную информацию над головами спящих селян?.. В этой же долине путники проехали мимо озера, в которое сползали развалины бурого замка; вода от ветра шла мурашками, дробя отражение.

Элиза и доктор по большей части ехали в карете. Она перешивала платья в соответствии с тем, что, по его словам, было модно; он писал письма или читал плутовские романы. Доктор сказал, что София-Шарлотта, дочь Софии, выходит в этом году за курфюрста Бранденбургского и приданое выписали прямиком из Парижа, что дало повод для бесконечной беседы о туалетах. В хорошую погоду Элиза иногда ехала наверху кареты, придавая жизни возчиков новый смысл. Временами Джек, чтобы дать отдых Турку, шёл пешком или ехал в карете – внутри либо наверху.

Доктор постоянно что-нибудь делал – рисовал схемы фантастических машин, писал письма, составлял пирамиды из нулей и единиц по ему одному ведомым правилам.

– Что вы делаете, док? – спросил как-то Джек, просто чтоб потрепаться.

– Усовершенствую свою теорию вещества, – отрешённо ответил доктор и замолчал часа на три, по прошествии которых крикнул кучеру, что ему надо справить нужду.

Джек пытался болтать с Элизой. После разговора в гостинице она была явно не в духе.

– Почему ты готова выполнять сложные действия с одного моего конца и не хочешь целовать другой? – спросил он как-то вечером, когда в ответ на его нежности она только закатила глаза.

– Чего ты хочешь? Я теряю кровь – гумор страсти.

– В обычном женском смысле или…

– В этом месяце больше обычного. И потом, я целую только тех, кто меня любит.

– С чего ты взяла, будто я тебя не люблю?

– Ты почти ничего обо мне не знаешь, так что твои чувства продиктованы исключительно похотью.

– А кто в этом виноват? Я несколько месяцев назад просил тебя рассказать, как ты попала из Берберии в Вену.

– Неужто? Не помню.

– Ну, может, у меня размягчение мозгов от французской хвори, девонька, но я отчётливо помню: несколько дней ты сосредоточенно думала, а потом сказала: «Не хочу об этом говорить».

– Ты не спрашивал в последнее время.

– Элиза, как ты попала из Берберии в Вену?

– Часть истории так печальна, что мне не хочется об этом говорить, часть – настолько скучна, что ты сам не захочешь слушать. Довольно сказать, что когда я настолько повзрослела, чтобы считаться взрослой на вкус любвеобильного мавра, то стала в их глазах дивидендом – процентами, набежавшими на прежнюю стоимость моей матери. Меня пустили в расчёт.

– Что?!

– Передали константинопольскому визирю в ходе сделки, мало отличной от тех, что заключаются в Лейпциге. Как видишь, человека тоже можно свести к нескольким каплям ртути и влить в международный поток.

– И сколько визирь за тебя заплатил? Просто любопытно.

– Два года назад цена за одну меня на средиземноморском рынке равнялась одному жеребцу, чуть постройнее и порезвее того, на котором ты только что ехал.

– По мне… ну, разумеется, любая цена была бы слишком низкой, и всё же…

– Однако ты забываешь, что Турок – не обычный конь. Он, может, чуть староват, но, что главное, способен произвести потомство.

– А, так в уплату за тебя пошёл кровный жеребец.

– Необычного вида арабский скакун. Я видела его в порту. Он был совершенно белый, за исключением, разумеется, копыт, и с красными глазами.

– Берберы разводят скаковых лошадей?

– Через Общество британских невольников я узнала, что скакун направляется во Францию

. Кто-то там связан с берберийскими пиратами – полагаю, тот, кто обратил нас с матушкой в рабство. Из-за этого человека я никогда не увижу матушку: когда я покидала Берберию, у неё был рак. Когда-нибудь я разыщу и убью мерзавца.

Джек мысленно сосчитал до десяти и сказал:

– Его убью я. Мне всё одно подыхать от французской хвори.

– Прежде ты должен объяснить ему, за что убиваешь.

– Отлично. Постараюсь оставить в запасе несколько часов.

– Столько не потребуется.

– Ой ли?

– За что ты убьёшь его, Джек?

– Ну, за ваше похищение с Йглма… гнусные измывательства на корабле… годы рабства… насильственную разлуку с любящей…