Ртуть

– После того как сыны Асклепия сделали своё дело, король не двигался двадцать четыре часа кряду. Кто-то мог подумать, что он спит. У него не было сил забиться в судорогах – кто-то мог истолковать это как знак выздоровления. Иногда я подносил холодное зеркальце к его губам, и отражение королевского лица замутнялось. Сегодня в середине дня он заворочался и застонал.

– Трудно его винить! – вскричал Роджер.

– Тем не менее некоторые врачи сумели к нему проникнуть и диагностировали лихорадку. Его величеству дали королевскую порцию патентованного эликсира Лефевра.

– И, надо думать, на душе у короля сразу полегчало неимоверно!

– Мы можем лишь строить догадки. Ему стало хуже. Соответственно врачи, которые прописывают порошки и микстуры, снова в немилости, и скоро сюда прибудут сторонники кровопусканий и клистиров!

– В таком случае я добавлю мой вес как председателя к вашему весу секретаря, и посмотрим, на какой срок нам удастся удержать ланцеты в футлярах…

– Занятно, Роджер, что вы заострили…

– Ой, Даниель, у вас на лице проступило такое уотерхаузовское раздумье, что мне сделалось страшно: вдруг вы хотели сказать «заострил» не в буквальном смысле, как «заострить ланцет», но в философском, как «заострить внимание».

– Я думал…

– Помогите! – завопил Роджер, размахивая руками.

Однако лодочники на пирсе повернулись спиной к королевской пристани и смотрели на приближающуюся лодку с врачами.

– Помните, как Енох Роот получил фосфор из лошадиной мочи? А граф Апнорский выставил себя на посмешище, предположив, что из королевской?

– Я шокирован, Даниель, банальностью вашей мысли: что королевские кровь, желчь и прочее неотличимы от ваших. Можно ли мне в ответ просто допустить, что республиканский строй не лишён некоторых оснований, даже вроде бы неплохо зарекомендовал себя в Голландии, и перейти к чему-нибудь менее избитому?

– Я клоню к несколько иному, – возразил Даниель. – Я думал, как легко Англси сменил вашего родственника и как до обидного мало это изменило.

– Покуда вы снова не загнали себя в угол, Даниель, и мне не пришлось, как всегда, вас вытаскивать, попрошу больше не прибегать к этому сравнению.

– Какому сравнению?

– Вы собирались сказать, что Карл – как Джон Комсток, а Джеймс – как Англси, и в конечном счёте неважно, кто правит. Опасное утверждение с вашей стороны, ибо дом, где жили Комсток и Англси, срыт и замощён. – Роджер кивнул на Уайтхолл. – Не такой участи мы желаем этому зданию.

– Однако я собирался сказать совсем другое!

– Что же? Нечто не очевидное?

– Англси сменил Комстока, Стерлинг – Релея, я, в каком-то смысле, Болструда…

– Да, доктор Уотерхауз, мы живём в упорядоченном обществе, и люди сменяют друг друга.

– Иногда. Но есть незаменимые.

– Вряд ли соглашусь.

– Представьте, что, не дай Бог, умрёт Ньютон. Кто его заменит?

– Гук или, быть может, Лейбниц.

– Однако Гук и Лейбниц – иные. Я хотел сказать, что некоторые люди обладают уникальными качествами и потому незаменимы.

– Ньютоны встречаются редко. Он – исключение из любого правила, какое вы решите назвать. Очень дешёвый риторический приём с вашей стороны, Даниель. Не думали баллотироваться в парламент?

– Тогда мне следовало привести другой пример, ибо я хотел сказать, что вокруг, на рынках и в кузнях, в парламенте, в Сити, в церквях и угольных шахтах есть люди, чья смерть и впрямь что-то изменит.

– Почему? Чем эти люди отличаются от других?

– Вопрос очень глубокий. В последнее время доктор Лейбниц усовершенствует свою систему метафизики…

– Разбудите меня, когда закончите.

– Когда много лет назад я впервые увидел его на Львиной набережной, он обнаружил прекрасное знакомство с Лондоном, хотя никогда прежде здесь не бывал. Он изучал изображения города, сделанные разными художниками с разных точек. Тогда он пространно говорил о том, что сам город имеет некую определённую форму, но воспринимается по-разному каждым из своих обитателей в зависимости от их обстоятельств.

– Каждый первокурсник так думает.

– То было более двенадцати лет назад. В последнем письме ко мне Лейбниц пишет, что склоняется к взгляду, согласно которому город вовсе не имеет одной абсолютной формы…

– Очевидная чушь.

– …но в каком-то смысле являет собой сумму перцепций – восприятий себя всеми своими слагаемыми.

– Я знал, что не следует принимать его в Королевское общество!

– Я плохо объясняю, – признался Даниель, – поскольку пока не вполне понял его мысль.

– Так зачем вы морочите мне ей голову именно сейчас?

– Суть имеет отношение к перцепциям и тому, как разные части мира – разные души – воспринимают все другие части – другие души. Некоторые души обладают перцепциями слабыми и неотчётливыми, как если бы смотрели в плохо отшлифованные линзы. Другие подобны Гуку, глядящему в свой микроскоп, или Ньютону, глядящему в свой отражательный телескоп. Их перцепции – высшие.

– Потому что у них лучше оптика!