Рубашка

Глава четырнадцатая

Был господин де Сандрик мил,

Интеллигентен с виду,

Но всякий, кто с ним говорил,

Затаивал обиду;

Он в выраженьях резок был

И брызгался слюною,

И оппонентов часто бил

Дубовою клюкою,

Его покой так раздражал,

Что он от ярости дрожал,

Размахивал клюкою,

Кричал: «Ну что такое?

Покой – могила для ума!

Стабильность – от дебильности!

Всех консерваторов тюрьма

Спасёт от инфантильности.

Я намекаю вам прозрачно:

Козлы вы! Это однозначно!»

Хотел он переделать мир,

Был Гитлер для него кумир.

Не удивило СенСильвена,

Что Сандрик жаждет перемены,

А Бром, напротив, так боится,

Что изменение случится.

Да! Да! Пословица права!

Посвоему сойти с ума

Имеет каждый право.

О времена! О нравы!

Катрфей и СенСильвен ходили

Среди почтеннейших гостей

И, между прочим, находили

Такие пропасти страстей,

Что просто головы кружились

От изобилия причин

Разнообразнейших кручин,

Которые в умах гнездились.

Глава пятнадцатая

Судью де ла Галисоньера

О муках ада мысль терзала,

Душа спокойствия не знала,

Как будто бы огонь и сера

Уже действительностью стали;

Полны глаза его печали,

В лице запечатлелся страх,

И он, с молитвой на устах,

Уж не живёт, а лишь боится

В котле кипящем очутиться,

И ничему уже не рад;

Жизнь для него – реальный ад.

«Ах! Если б был я атеистом

Иль образованным марксистом,

Я б муки вечной не боялся

И жизнью тихой наслаждался.

Что человеку ещё надо,

Когда не верит в муки ада?» —

Задал Галисоньер вопрос.

ЛяривдюМону довелось

Здесь оказаться рядом,

Судью он смерил взглядом,

Сказал: «Мне б вашу веру!

Я б счастлив был не в меру».

ЛяривдюМон был некрещёным,

Он был профессором, учёным,

Чьё имя на устах у всех,

К кому известность и успех

Как бы с младых ногтей пристали,

Им восхищаться не устали

На протяжении многих лет;

Его ума ярчайший свет

Блистал, науку озаряя,

Как будто, чудо сотворяя,

Он обогнал текущий век;

Он был умнейший человек.

Но тяжело душе без веры

Испить до дна всей жизни меру,

Проститься с миром навсегда,

Уйти навечно в никуда!

ЛяривдюМон сказал в сердцах:

«Мне всё равно – на небесах

Или в пучине ада,

Но лишь бы быть – отрада.

Небытиё всего ужасней!

На свете жизни нет прекрасней!

Я ей всё время удивляюсь,

И тем сильнее я цепляюсь

За жизнь, чем ближе мой конец!

О homo sapiens17, венец

Земной природы жалкий!»

И стукнул об пол палкой.

Галисоньер сказал в ответ:

«Ах! Было б так, что ада нет,

Я б смерти не боялся

И жизнью б наслаждался!» —

«Ах! Если б жизнь была за гробом,

Возможно, встретились мы оба

И я б признал, что вы правы.

Но мы не встретимся. Увы!» —

ЛяривдюМон судье сказал.

А СенСильвен сказал Катрфею:

«Я очень их двоих жалею!» —

«Пошли отсюда, генерал!»

Катрфей и СенСильвен ушли,

Опять счастливца не нашли:

Их обманули ожиданья,

Они нашли одни страданья.

Глава шестнадцатая

Поскольку было очень жарко

Друзья пошли бродить по парку;

Здесь было очень многолюдно.

Катрфей сказал: «Не будет трудно

Здесь повстречать счастливца нам.

Смотрите! Сколько милых дам

И кавалеров, в них влюблённых —

И сединою убелённых,

И юных, и во цвете лет!» —

«Да, вы, Катрфей, смотрю, поэт!

По мне, так счастья вовсе нет, —

Промолвил генерал в ответ.—

Как вспомню я свою супругу,

Скажу, Катрфей, я вам как другу,

Мне сразу хочется напиться

Или пойти и утопиться!» —

«Друг мой, забудьте это зло!

В любви вам просто не везло.

А я, когда бывал влюблён,

Был так любовью окрылён,

Что под собой не чуял ног,

И всё, казалось, сделать мог,

Казалась жизнь мне раем вечным,

Я был влюблённым и беспечным.

Я знаю Жака Нависеля,

Вон он стоит у карусели,

Лицо лучится добротой,

Умом, весельем, красотой.

Он счастлив должен быть. Конечно,

Не может счастье длиться вечно.

Нам надо миг ловить удачи,

Лишь оскандалимся иначе.

Идём! Идём к нему скорей!» —

Закончил говорить Катрфей.

А генерал усы поправил

И вслед за ним стопы направил.

Жак Нависель – любимец женщин,

О нём вздыхали все подряд,

Амурной славой был увенчан,

Об этом всюду говорят.

Катрфей спросил: «Наверно, счастье

В любви одной заключено?» —

«Да, это так! Но и оно

Имеет дни, когда ненастье

Покроет мглою небосклон —

И тот страдает, кто влюблён,

И испытать мечтает ласку.

Я расскажу сейчас вам сказку:

«В Багдаде молодой купец,

Собою статный молодец,

Как утром только пробудился,

Почувствовал, что он влюбился.

«Хочу любить весь женский род,

Ведь я собою не урод!», —

Молился очень страстно

(На сей раз не напрасно).

Здесь рядом оказался джинн18,

И, добротою лишь движим,

Желанье страстное исполнил

И женские сердца наполнил

Безумной страстью к молодцу —

Несдобровать теперь купцу.

Он шёл по улицам Багдада,

Любовной страстию томим.

Что человеку ещё надо,

Коль всеми дамами любим?

Но на любую не бросался —

Болезней разных опасался.

Пылали улицы Багдада

Жарой, как сковородки ада.

Решил купец вина испить,

Чтоб жажду тут же утолить,

Пошёл к прохладному подвалу.

Вино старуха подавала

Любому, кто хотел напиться,

Или холодненькой водицы.

Была старуха безобразна:

Её горбатый длинный нос

Чуть к подбородку не прирос,

Спина была дугообразна,

А на лице – одни морщины.

На свете не найти мужчины,

Чтоб на неё смотрел без страха —

Едва живая куча праха.

Купца увидела она

И поняла, что влюблена.

Вином она его споила,

А после в погреб заманила