Рубин из короны Витовта

На улицах Нюрнберга гремели барабаны. Под сенью красных знамён, украшенных свастикою, по Кинг-штрассе парадным шагом шла большая колонна. Сопровождавший её оркестр громко играл прусскую «Глорию», а стройные юноши, одетые в короткие штаны и белые гетры, демонстрируя солдатскую выдержку, маршировали в ногу.

Весна 1940-го года выдалась прохладной, и какой-то невзрачный парень зябко жался возле широко открытых дверей бывшего универмага Ионаса, откуда так и несло теплом. Действительно, в облике Теодора Гашке, узкоплечего, типичного книжного червя в очках, не было ничего воинственного. А вот в душе… И хотя именно сегодня ему как никогда повезло, сейчас больше всего он желал быть не просто наблюдателем яркого зрелища, а вместе с другими идти в колонне и слаженно гупать коваными каблуками по отшлифованным за столетие камням мостовой…

Колонна прошла, и, словно возвращаясь к повседневности, Гашке счастливо прижал к груди папку, которую держал в руках. И было за что… И поэтому, вышагивая и дальше не мостовой, а тротуаром, Теодор в очередной раз вспоминал всё, что случилось утром.

День выдался хмурый, погода настраивала на грустный лад, и, казалось, всё будет как обычно.

Последнее время Гашке копался в архивных документах, отыскивая сведения, необходимые для его научной работы. Однако дело шло медленно, а вот сегодня… Всё началось, когда фрау Мозель, осанистая, начинающая седеть женщина, открыто симпатизировавшая Гашке, с загадочным видом положила перед ним пожелтевший лист.

Теодору с первого взгляда на подвешенные снизу красные печати, одна из которых была оборвана и от неё остался только кончик верёвочки, стало понятно, какая бесценная вещь лежит перед ним. Словно не веря самому себе, Гашке потрогал пальцем печати и, наскоро пробежав глазами текст, благодарно посмотрел на фрау Мозель.

– Откуда это?.. Я же перерыл весь архив…

– Это не из архива, – фрау Мозель усмехнулась. – Ко мне документ попал случайно. Догадываюсь, что его просто нашли на улице после известной вам «Хрустальной ночи»[21].

Гашке рассыпался в благодарностях и, спрятав бесценный для него лист в папку, отправился домой, на ходу обдумывая, как им воспользоваться. Неожиданно ход приятных мыслей оборвал наглый толчок. Гашке растерянно посмотрел на нахала и расплылся в улыбке. Перед ним в чёрной эсесовской форме, туго перетянутый ремнями, стоял не кто иной, как сам Вернер Минхель, единственный гимназический друг, с которым Теодор четыре года просидел за одной партой.