Рубиновая верность

– Ерунда! Любовники это те, которые сегодня с одними, завтра – с другими. Мы же с тобой связаны навсегда! Разве ты не чувствуешь этого?

Тогда я ничего сакрального в нашей связи не чувствовала. Ну отдались друг другу. Ну подходим друг другу. Ну любим. Все, как у всех, хотя, конечно, в груди теснит и слезу вышибает. И все-таки считала, что зря он разводит глубокую философию на довольно мелком месте. Я тогда еще не знала, что Зацепин зрит в корень, и сказала: «Я чувствую, как ты», – чтобы только его не огорчать.

Нам с Ленечкой тогда было по семнадцать лет, но рядом с одноклассниками мы чувствовали себя чуть ли не супружеской четой. Ленечка был уверен, что мы подадим документы в загс сразу, как только обоим исполнится по восемнадцати. Я тоже думала, что выйду за него замуж, если, конечно, не разлюблю. Зацепин был уверен, что не разлюбит никогда, а я вполне допускала для себя такую возможность. Некоторые сомнения в необходимости нашей с ним женитьбы меня все-таки одолевали, и одно из них было следующего порядка: жизнь только начинается, всякое еще может случиться, а я со школьной скамьи так и сиди подле Ленечки? А вдруг мне доведется встретиться с каким-нибудь английским лордом, который станет умолять меня составить счастье его жизни? Но это я сейчас так гладко формулирую свои сомнения. Тогда все это теснилось глубоко в подкорке, а сознание было занято одной только любовью.

Почерневшая от безответной любви Наташа Ильина приходила ко мне извиняться и каяться. Она говорила, что видела ту кошку, на которую попала кислота из пробирки.

– У нее бок прожжен до мяса и гниет, – содрогаясь, признавалась Наташа. – Я благодарна Ленечке, что он меня остановил, иначе…

– Что иначе? – мстительно спрашивала я, и этот мой вопрос был таким же жгучим, как концентрированная серная кислота.

– Иначе… я не смогла бы жить дальше…

– Неужели покончила бы с собой? – продолжала жечь ее вопросами я.

– В-возможно, – кивала головой Наташа, и я видела, что она говорит правду. – И вообще… если ты не просто так… Если любишь его по-настоящему… Ты по-настоящему?

– Да мы с Ленечкой, если хочешь знать, уже давно муж и жена… перед Богом, – гордо сказала я где-то вычитанную фразу.

– Да… – опять закивала головой Наташа, мелко-мелко, как игрушечный болванчик. – Я поняла…

– Поняла?!

– Конечно… Я раньше не знала, что это сразу делается заметным…

– Что? – испугалась я. Уж не округлился ли у меня животик? Дети в мои планы никак не входили.

– Ну… то, что люди уже… ну как ты сказала… В общем, муж и жена…

– И по каким же признакам ты это определила? – встревоженно спросила я, потому что мне не хотелось бы, чтобы характер моих отношений с Ленечкой так же легко определили бы родители обеих сторон.

– Не могу я назвать признаки, – прошелестела Наташка. – Я это чувствую, потому что…

– Почему?

– Ты сама все знаешь, Рита. Я люблю Ленечку… и потому чувствую, но… если у вас все серьезно и, главное, взаимно, то не стану вам мешать…

– И это правильно, – с легким смешком заявила ей я.

Наверное, Ильиной очень хотелось ответить мне какой-нибудь гадостью, но она сдержалась. Еще бы: чуть не сожгла меня, как помойную кошку.

После окончания школы Ленечка с ходу поступил в медицинский институт. Я же провалилась в университет на первом экзамене по истории. Мой провал был закономерен. Я вообще никуда не хотела поступать. Я отнесла документы в университет на истфак только потому, что нам очень интересно преподавали историю в школе. Мне казалось, что вся университетская учеба будет состоять в бесконечном прослушивании захватывающих историй в стиле костюмных фильмов про мушкетеров. В то время я хотела только одного: находиться в одной постели с Ленечкой. Он вообще-то тоже был бы не против такого времяпрепровождения, если бы не голубая мечта о белоснежном врачебном халате, освященном знаменитой клятвой Гиппократа. Чтобы я не отвлекала его от подготовки к экзаменам, Ленечка свалил на родительскую дачу в весьма отдаленном от Ленинграда поселке Беляково. Туда-сюда не наездишься. Пару раз я, правда, все-таки приезжала, и вся его подготовка тут же накрывалась медным тазом. Оторваться друг от друга мы никак не могли, и потому, в конце концов, Зацепин запретил мне приезжать в Беляково. Сказал, что встретимся только после наших поступлений (или провалов) в институты.

Я этого не приняла сразу. Я кричала, что он все врет про любовь, раз какой-то институт ему дороже меня. Мне тоже ведь надо поступать, но я же готова всем пожертвовать ради близости с ним. Я обвиняла его в предательстве, а он в ответ зацеловывал меня всю, с головы до кончиков пальцев на ногах и заговаривал пространными цветистыми речами о своей великой любви ко мне. Между делом вспоминал декабристок, жен моряков дальнего плавания и шоферов-дальнобойщиков. В конце концов он меня уломал, я уехала и почти месяц долбила историю целыми днями с перерывами только на еду и сон. Родители в тот момент мной гордились.