Рукопись Бэрсара

Станция была спроектирована и построена особым подразделением корпуса Космических Разведчиков еще в 30‑м году (это что же: вместе с ктенской?) и законсервирована на три года. Выбирали, значит? Ладно, не суетись. Ктен заселили в 31‑м году, а через два года все‑таки согласились на экспедицию. Странно...

Было как‑то неуютно ‑ неловко что ли? ‑ сидеть вот так, смотреть документы и неспешно раздумывать над ними. Наверное, из‑за человека за стеной. Словно сговорился о встрече, а не идешь. Сидишь ‑ а тебя ждут. Так и тянет открыть дневник на последней странице, на той самой записи, что предназначена мне.

Ладно! Собственно экспедиция. Списки оборудования Хэлан проглядел небрежно ‑ тут он не эксперт. Вроде бы экспедицию снаряжали толково и с запасом, словно заранее алиби готовили.

Список личного состава. А это уже интересно! Десять человек: девять сплошь профессора, только один без всяких званий. Ну, кто по‑твоему? Начальник экспедиции! Планетологическая экспедиция, трое планетологов в профессорском звании, а начальником ‑ какой‑то математик. А? "Эх, подумал он, ‑ был бы Ларт! Вот с кем бы я про это дело потолковал".

Вспомнил о Ларте ‑ и вдруг опять почувствовал тишину. Стоит сзади и дышит в затылок. Еле заставил себя взяться за дело.

Почему‑то на станции рабочий журнал вели в двух экземплярах ‑ на ленте и рукописный. Может и есть такое правило... чудно: кто‑то сидит и бумагу марает. Наверное, поэтому и начал с рукописного.

И не пожалел. Интереснейший оказался документ ‑ даже для Хэлана. Дата, время записи, разбивка вахт, точно расписано, кто где находится и чем занимается. Перечень проведенных наблюдений, если обнаружено что‑то особенное ‑ кем и когда. С такой штукой никаких отчетов не надо!

Сначала почерка были разные ‑ видно, этим занимались дежурные, потом остался только один. Четкий такой, разборчивый, без всяких выкрутасов. И записи тоже четкие, обстоятельные ‑ и без единого лишнего слова. И все уже связалось одно с другим: записи с почерком, почерк с порядком на станции, порядок ‑ с человеком за стеной, начальником экспедиции Нирелом Ресни, который один почти не покидал станцию, потому что занимался обработкой данных.

Хэлан так и не кончил с журналом в этот день. Дошел до сообщения о болезни планетолога Лота Н'феста и захлопнул толстенный том. Сразу вдруг почувствовал, что спина одеревенела и все тело чешется от скафандра. Еще бы: десятый час здесь торчу! Ладно, хватит. Майх мне аж три дня отвалил, а задачка‑то плевая. Все для меня разжевали, только глотать не ленись.

Наверху была ночь, хоть, может быть, и день. Просто на небе не блистал Фаранел, и Намрон стал угрюм и невзрачен, как какой‑то Тенар.

Хэлан шел по маячку; уютный голосок птичкой посвистывал в шлеме, и от этого как‑то хорошо думалось. Ноги сами держали направление, глаза сами ощупывали путь, и можно было думать о Ларте. Почему‑то сейчас ему надо было думать о Ларте.

Странно? Да нет, пожалуй. Был на Ктене один невеселый разговор. С Бари. Старик честно продержался все время похорон. Все сделал, все организовал, обо всем позаботился. А потом все‑таки не выдержал ‑ зазвал Хэлана к себе. Странный разговор: как в дороге со случайным попутчиком. Наболевшее: чем был и чем не был для него Ларт. И главный вопрос, главная обида: мы столько вместе пережили, почему он не захотел со мной проститься? Почему истратил свои последние минуты на тебя? Что ты такое?

Вопросы, на которые я только себе и отвечу. Не простился, потому что не мог, должен был доделать то, что себе назначил. Почему на меня? А чтоб вернее меня скрутить. Не очень‑то честный ход, а Кел? То бы мы еще поспорили, а теперь последнее слово за вами... навсегда. Что я такое? Да, собственно, ничего. Мелкая сошка, которой не по праву и не по нраву то, что ей хотят навязать. Это что же: я, выходит, за весь Мир в ответе?

Он даже засмеялся, до того глупо это было, и смятый, искаженный скафандром звук отрезвил и испугал его.

Да, это было очень смешно, и все‑таки совсем не смешно, потому что мы уже на Намроне. Хоть на месте, хоть прямо, хоть в сторону ‑ и все равно каждый шаг ‑ это уже решение, и от этого зависит что‑то большее, чем твоя жизнь...

Хорошо, что он добрался до корабля прежде, чем его одолела тоска несвободы, только шевельнулась внутри, провела по сердцу холодной лапой, а вот когти выпустить не успела. Хэлан увидел свой корабль, и сразу все вылетело из головы. Только одно: добежать, наконец, и содрать осточертевший скафандр.

Все вернулось наутро, когда Хэлан вышел в янтарный холод Намрона. Да, не очень‑то весело было, когда он ‑ опять по маячку ‑ вышагивал к станции. Чертова мысль занозой торчала внутри, и от этого все становилось каким‑то другим.