Рукопись Бэрсара

И я обо всём забыл. Набрал побольше воздуха в грудь и крикнул что было мочи:

– Она жива, Ваора! Все наши живы! Скоро кеватцам конец!

Ирсал, ощерясь, схватил меня за руку и рванулся назад. Я успел заметить, как стража ударилась в отвердевшее тело толпы. Мы бежали по площади; толпа расступилась перед нами и стеною смыкалась следом, и я нёс с собою, как драгоценность, память о том, как знакомым грозовым светом загорелись глаза Ваоры и взметнулась губа, открывая острые зубки.

В воротах стражников не было – видно тоже смотрели на казнь, мы выбрались благополучно. Ирсал попетлял для порядка и привёл меня в тот же сарай.

Спасибо Ирсалу, он так и молчал всю дорогу. Я не мог бы с ним говорить. Ненависть оглушила меня, удушающая бессильная злоба. Я ничего не могу. Этот мир так же гнусен, как мой, так же подл и жесток. Почему я вообразил, что смогу в нём что‑нибудь сделать? Как ни крои историю, но людей нельзя изменить. Эти гнусные, подлые твари…

А потом меня отпустило. Я почувствовал боль в руке и увидел кровь на повязке. И уже ненависть, а печаль…

Рядом тихо сопел Ирсал, я покосился, ожидая упрёков, но лицо его было добрым и грустным.

– Беда с тобой, парень, – сказал он совсем не сердито. – Ты, видать, свою голову и в грош не ставишь.

Я не ответил.

– А всё‑таки порадовал ты её…

И опять мы молчим. Я качаю проклятую руку и спокойные, ясные мысли… Я здесь навсегда. Этот мир – теперь мой мир. Я не хочу, чтобы в нём такое творилось. Что я могу? Одинокий, беспомощный чужак, подозрительный и поднадзорный. У Баруфа есть люди, есть деньги и есть оружие – а он пока ничего не сумел. У меня есть только я, моя воля и мой мозг. А почему бы и нет? Интересный эксперимент: превратить бессилие в силу.

– Ирсал, – сказал я, – а ведь акхон уже понял, что кто‑то ему мешает. Что теперь будет?

– Чего?

– Зачем бы ему спешить с казнью? Значит, уже понял, что не достанет больше никого из тех, кто ему нужен.

– Д‑да! – сказал Ирсал и утопил лицо в ладони. – Ты посиди, а? Я быстро!

– Я с тобой.

– Это ещё зачем?

– Надо.

Он покосился с сомнением, подумал – вдруг согласился.

И мы оказались в каком‑то заброшенном доме. Особенно противный, затхлый холод – и страх. Я слишком резко начал. Так круто, уже и не отступить.

Дверь заскрипела длинно и печально, и появились двое. Одного я сразу же узнал. Не то лицо и не те обстоятельства, чтобы его забыть.

Он прищурился в сумраке дома, поглядел на меня, на Ирсала, опять на меня и сказал – как будто бы без угрозы:

– Хорошо ты блюдёшь закон, брат Ирсал.

Ирсал побледнел.

– Это моя вина, – сказал я устало. – Я хотел тебя видеть.

– Зачем?

Я сказал – все так же устало. Я и правда очень устал.

– А мне‑то что?

Голос был равнодушен, но лицо отвердело, и зрачки сошлись в колючие точки.

– Я не знаю, как поступит акхон. Захочет сам докопаться – это полбеды. А вот если попросит помощи у теакха…

– Ну, попросит.

– И ему не откажут!

– Да! Нынче в городе да солдатня кеватская! Народ‑то, что пересохшая солома – огня мимо не пронесёшь. Смекаешь, брат Тилар! А у Охотника‑то ты что работал?

– Думал, – заметил, что он нахмурился и пояснил: – Мне передавали сведения от лазутчиков. Надо было сложить одно с другим и прикинуть чего ждать.

– И что, многих ты знал? – спросил он жадно.

– Зачем? Ни они меня, ни я их.

– Хитро! Ладно, гляну, как оно нам сладится. А ты чего с Охотником не ушёл?

– Не дошёл бы, – сказал я неохотно. – В тюрьме пересидел.

Он опять оглядел меня, кивнул и обернулся к Ирсалу:

– Тебя, брат Ирсал, прощаю для первого раза. Иди, он при мне будет.

– Позволь поговорить с Ирсалом, брат.

– А кто тебе мешает? Говори!

А в глазах уже подозрение, и я не стал рисковать. Попросил только:

– Позаботиться о моих, брат. И ради бога, успокой мать, очень тебя прошу!

Он кивнул, прижался щекой к моей щеке и поскорее ушёл.

Странная началась у меня жизнь, романтическая до тоски. Гулкое подземелье в развалинах старого храма, знобкая сырость и сырая темнота. Только ночами я выходил глотнуть мороза, но и тогда за спиной торчала безмолвная тень.

Два человека делили со мной неуют темницы. Первый – был сторож, он носил мне еду и следил за огнём в очаге. Второй – тот самый человек, брат Асаг, он приносил мне вести.

Правда, тогда я не замечал неудобств. Темнота дня и темнота ночи были одинаково годны для работы, а её мне хватало с лихвой. Я работал, как черт, пытаясь обогнать время, и боялся, что уже безнадёжно отстал. Плохо была поставлена в Братстве разведка. Они знали всё, что творилось в предместьях, многое из того, что случалось в богатых кварталах, а за пределами города – ничего. Словно глухая стена отделяла Братство от мира.

Я долго не мог втолковать Асагу, что же мне надо. Нет, он был вовсе не глуп. Просто делил весь мир на «наше – не наше», а всё, что «не наше», было чуждо ему.

С Асагом все было непросто. Он слишком отвык от возражений, я здорово рисковал всякий раз, когда спорил с ним.