Рукопись Бэрсара

Она не вышла на середину. Остановилась у постамента, с которого сшибли статую бога. Теперь он, разбитый, лежал на земле, уставившись в небо пустыми глазами. Мы встретились взглядом, и он улыбнулся. Давай! сказали разбитые губы, и я оказалась вдруг наверху, на узком высоком каменном пальце, над тишиной, над пятнами запрокинутых лиц.

Она сорвала с лица повязку, откинула с головы капюшон, и волосы, стриженные по‑вдовьи, как туча взвихрились над бледным лицом.

– Ланнеранцы! – сказала она, и голос её был прохладен и звонок, как льдинка, упавшая с высоты. – Я Аэна, дочь Лодаса, – сказала она. – Жена Энраса, ставшего богом. Есть ли здесь кто‑нибудь, кто может меня узнать?

– Ты не Аэна, – ответил угрюмый голос. – Она должна быть вдвое старше, чем ты.

– А, Эрат, – сказала она равнодушно. – Мёртвые не стареют. Я не живу с того дня, как умер Энрас.

Она была наверху и глядела на них – на их молчащие, ждущие, жадные лица, и это было уже когда‑то: вот так же стояла она наверху над бледной волной запрокинутых лиц, над жадным, отчаянным ожиданием.

– Мне противно вас видеть, – сказала она, – и не хочется вас спасать. Трусы, вы заслужили смерть! Вы убили того, кто хотел вас спасти, и бог ушёл от вас в гневе. А знаете, почему вы все ещё живы? Я родила Энрасу сына. И пока мой мальчик жил на земле, бог хранил этот мир – ради него. Трусы! – сказала она с тоской, и хрупкий голос её разбился о площадь, как льдинка. – Чем вы стали, гордые ланнеранцы? Мой мальчик, – сказала она, – ему тоже пришлось сделаться богом! Он один против нечисти, которую вы развели, против мерзости, которой вы покорились. Если ему придётся уйти… Бог не станет вас защищать! – сказала она. – Выйдет из моря огонь и сожжёт ваш город. Вспыхнут ваши дома, обуглится ваша плоть. Дети, – сказала она, – бедные ваши дети! Как они будут кричать, сгорая в руках матерей! Нет, – сказала она, и голос её надломился. – Я не могу! Не ради вас – ради них! Бедные трусы, спасайте ваших детей! Возьмитесь же, наконец, за мечи, перебейте чёрную нечисть! Освободите себя и молитесь о снисхождении. Я тоже буду молить… буду!.. но сделайте же хоть что‑то, хоть что‑нибудь ради того, чтобы он мог вас простить!

Молчание – и одинокий голос:

– Чёрные!

И другой:

– Коричневые плащи!

И толпа шевельнулась, сливаясь в безмолвном движении: безоружные люди встали стеной, заслоняя её от мечей.

И она позвала в себе:

– Безымянный! Мой бог! Если хочешь – приди и спаси, мне надо тебя повидать.

И безрадостный твёрдый покой окружил её, потому что он уже шёл, он будет здесь…

Одинокая над толпой, без сомнения и без тревоги она глядела на смертельное полукольцо. Справа – чёрные, слева – коричневые плащи, впереди – тонкий слой из живой человеческой плоти. Если умрут эти люди – умрёт Ланнеран. Пусть приходит. Ради них – не ради меня.

Он пришёл. Он возник, он обрушился, он ворвался – и не стало чёрной стены. Чёрный ком, грозовая туча, где, как молния, блещет меч. И она увидела: болорцы не сдвинулись с места. Просто стоят и смотрят, как бог убивает чёрных. И она улыбнулась – в себе – безрадостно и обречённо: ещё один узел развязан, осталось совсем чуть‑чуть…

Сильные руки сняли её с пьедестала. Он пробился ко мне, мой мальчик, мой бог. Мой! Не сын мой, не муж мой – но мой…

– Торкас! – воскликнул Вастас и сжал его руку. Взглянул в лицо – и тоскливо отвёл глаза. Правда ли, что в страшном взгляде бога мелькнула жалость?

Рослый болорец проталкивался к ним. Он был один – и толпа его пропустила.

– Ронф! – сказал Безымянный. – Я рад тебя видеть! Признаешь ли ты моего отца?

– Мы разделили хлеб, – сказал болорец. – Я не враг ни тебе, ни твоей семье.

– Сними повязку, отец! – приказал Другой, и Вастас, помедлив, выполнил приказание. Тревожный шорох – и короткий вздох облегчения, когда болорец в ответ обнажил лицо.

– Я Ронф, сын Тарда, – сказал болорец. – Я узнал тебя, хозяин Такемы. Не мне решать, чем закончится наша вражда, но в Ланнеране мы с тобой не враги.

– Ты говоришь за всех? – спросил его Вастас. – С кем будут коричневые плащи?

– Я присягал Ланнерану, – ответил Ронф. – Если Ланнеран пойдёт против чёрных, болорцы пойдут за ним.

– Ладно, – сказал бог, – тогда за работу!

– Нет! – Вастас поднял руку, и голос его, суровый и властный, перекрыл все голоса и заставил смолкнуть толпу. – Забери мать и уведи в безопасное место. Теперь это дело не твоё и не её. Мы – люди, – сказал он, – мы сами искупим вину и сами заслужим право на жизнь!

И ещё один узел развязан…

11. СВОБОДА

Все дальше уходила она от живых, и вокруг неё было теперь лишь неживое. В Дом Ранасов привёл он её, в давно ушедшие годы. Её встретили Ранасы, они улыбались ей, и она улыбалась им, хоть Ранасов нет на свете. Только сладкие, горькие воспоминанья…

Никому Он не дал с ней говорить. В тихой комнате оказалась она; там на стенах цвела и печалилась роспись: чистая зелень, весёлая синева, золотые плоды, голубые воды…

– Я уйду отсюда, – сказала она себе. – Здесь душе моей не будет так одиноко…

– Аэна! – позвал её бог. Он принёс еду и питьё, но ей уже ничего не надо.