Рукопись Бэрсара

– Не важно, ради чего, но я обрекла на гибель сына. Я – плохая жена, – сказала она, – потому что все эти годы я любила тебя. Да! – сказала она, – не Энраса, а тебя! И не в память Энраса, не ради людей – для себя одной я тебя удержала. Боялась, ненавидела, проклинала – и звала тебя каждую ночь. Они считали меня святой! – она невесело усмехнулась, – а я звала тебя каждую ночь и думала о тебе, как о муже! А что мне делать теперь? – спросила она. – Ты в теле Торкаса, и нам невозможно быть вместе. А если ты умрёшь, а Торкас воскреснет, – прощу ли я ему твою смерть? Смирюсь ли, что он – не ты?

– Ничего, – сказал Безымянный, – время излечит. Ты привыкнешь, Аэна.

– К чему? К греху, который не стал грехом, потому что и этого мне не досталось? Что меня ждёт, мой бог? Бесполезные слезы и поминальный огонь. Ожидание смерти и память о том, что мне предстоит расплата. Пощади меня, – сказала она. – Ты изведал уже посмертных скитаний, так избавь же меня от них!

Он долго глядел ей в глаза и неохотно кивнул. Тут ничего не поделаешь: она из нашей породы. Из гордости или упрямства она сделает это с собой, не понимая – она ведь жива! – чем за это заплатит. Довольно просто вступить на Дорогу Тьмы, но как непросто исчезнуть с проклятой дороги!

– Мне очень жаль, – сказал он. – Ты так красива!

Они сидели, держась за руки, а день уже угасал, и сумрак, густой и тёплый, пластами лежал у стен.

Он говорил:

– Невесело им придётся. Водный баланс нарушен. Вода почти вся ушла на полярные шапки. Если не придавить эту дрянь прямо сейчас, ледниковый период им обеспечен.

– Мы сейчас уйдём?

– Скоро, – ответил он. – Мне не хочется торопиться. Если это моя последняя жизнь… нет, – сказал он, – я ни о чём не жалею. Разве только, что Торкас твой сын.

И она прижалась щекою к его руке.

А сумрак уже загустел в тяжёлую душную ночь. Только мы – и ночь, мы – и Тьма. Она подошла – огромная, вечная, никакая, обняла, окружила, только я и он…

– Останься, Аэна, – сказал он, – жизнь – неплохая штука.

Но она улыбнулась, глядя в его глаза – в заветное озеро Тьмы, в желанную заводь забвенья. Она уходила в его глаза, в их ласковую печаль, в их жестокую силу. Без страха и сожаленья она уходила в него, как ручей вливается в реку; ей было так мягко, так радостно, так беззаботно, как может быть только на материнских руках.

Но там был кто‑то ещё, она испугалась: Торкас? Но он засмеялся, он её окружал, и смех был вокруг неё.

– Торкаса ты не услышишь. Один из моих собратьев – он хозяйничал тут, в Ланнеране. Ничего, – сказал он, и голос был тоже вокруг неё, – придётся и ему расплатиться.

Вопль ужаса – и раскатистый хохот, она улыбнулась в ответ; ей было так радостно, так беззаботно; он поднял её и понёс, а вокруг была Тьма, прекрасная, добрая Тьма, ты можешь ещё вернуться, сказал он ей, подумай, это ещё возможно, но она теснее прижалась к нему, сливаясь, вливаясь…

Жестокая дальняя искра света, и она подумала: вот оно! Без страха, лишь щекотное любопытство: неужели, конец? И – ничего?

– Да, – сказал он, – совсем ничего, – и они стояли, держась за руки, а колесо летело на них. И тяжёлая тёмная сила поднималась в нём – в ней – в них. Боль разлук, боль смертей, боль погибших надежд, боль рождения, горечь жизни. Облако животворящей боли навстречу сжигающему огню, и она почувствовала, что тает, растворяется, переходит… он – она – они – ничего…

Говорят, грохот был ужасен. Волны умершего моря докатились до стен Рансалы – и отступили, оставив трещины в несокрушимой стене.

Говорят, отблеск был виден и в Ланнеране. Белый огонь сделал ночь светлее, чем день. Но Ланнеран был в ту ночь занят своими делами, и знамение истолковали к добру.

Игра

Нас было пять глупцов, пять бабочек, беспечно порхнувших на огонь...

Экая ерунда! Просто пять человек устроилось на работу.

Что нас свело? Эдика ‑ лишняя десятка и перспектива роста, Инну нелады с прежним начальником, Александр отработал по распределению и вернулся в родительский дом, а Ада увидела объявление на остановке. Ну, а я... Как‑то даже неловко... Просто потребность начать сначала, переиграть судьбу.

До этого семнадцать лет на одном месте. Целая жизнь. Ходишь одной и той же дорогой, садишься в один и тот же вагон метро, заскакиваешь в одни и те же магазины, и твой стол ‑ это уже часть тебя, даже страдаешь втихомолку, когда пора заменить его другим.

И время тебя словно не трогает: те, что рядом, стареют вместе с тобой, и только новички оказываются все моложе и все бестолковее, и ты удивляешься этому, не замечая, что это ты меняешься, уходишь все дальше от своей молодости и своих первых шагов.

И все‑таки время свое возьмет... сразу или не сразу... как повезет. Просто все больше людей зовет тебя по имени‑отчеству, и на улицах с тобой уже не заигрывают, а в очередях говорят "женщина".

Вдруг или не вдруг, но поймешь наконец: молодость ушла, ждать больше нечего. И тогда приходит это сосущее желание спрыгнуть на ходу, начать все сначала.

Игра началась в понедельник. Это я очень хорошо запомнила, что в понедельник. Не суеверна, а все‑таки...