Рукопись, найденная в Сарагосе

Во время всей этой суматохи я ломал себе голову, размышляя об истинных причинах злосчастной дуэли. Наконец какой-то знакомый сжалился надо мной и рассказал мне о поведении госпожи де Валь Флорида.

Не понимаю почему, но я воображал, что жена моя может любить только одного меня. Прошло немало времени, прежде чем я убедился, что заблуждаюсь. Наконец, явные улики несколько приподняли завесу с очей моих, я пошел к госпоже де Валь Флорида и сказал:

— Я узнал, что твой отец опасно заболел; полагаю, что тебе следует к нему поехать. Кроме того, дочь наша нуждается в твоих заботах и, как я полагаю, ты, госпожа, навсегда поселишься в Астурии.

Госпожа де Валь Флорида опустила глаза и покорно приняла приговор.

Ты знаешь, что с тех пор мы с твоею матушкой разъехались; впрочем, у матери твоей были тысячи бесценных качеств и даже добродетелей, которым я всегда воздавал должное.

А между тем процесс герцога принял необычайный оборот.

Валлонские офицеры сочли этот процесс делом всенародной важности. Они придерживались мнения, что раз испанские гранды позволяют себе убивать фламандцев, то этим последним следует подать в отставку, дабы перестать служить Испании. Испанцы же доказывали, что это была дуэль, а отнюдь не убийство. Дело зашло настолько далеко, что король приказал созвать хунту, состоящую из двенадцати испанцев и двенадцати фламандцев, не для осуждения герцога, но более для решения, следует ли счесть смерть Ван Берга следствием дуэли или же преднамеренного убийства.

Испанские офицеры голосовали первыми и — как легко можно себе представить — единогласно решили, что это была дуэль. Одиннадцать валлонов были противоположного мнения; они ничем не аргументировали своё суждение, а главное, невероятно кричали.

Двенадцатый, который голосовал последним, так как был моложе всех, приобрел уже некоторую почетную известность, участвуя в разбирательствах по поводу щекотливых вопросов чести. Звали его дон Хуан ван Ворден.

Тут я прервал цыгана, говоря:

— Я имею честь быть сыном этого самого ван Вордена и надеюсь, что в твоем рассказе не услышу ничего такого, что могло бы нанести урон его чести.

— Ручаюсь, — возразил цыган, — что я точно повторяю слова, сказанные маркизом де Валь Флорида его дочери.

— Когда пришла очередь голосовать Хуану ван Вордену, он попросил слова и сказал так:

Господа, я полагаю, что два обстоятельства определяют сущность дуэли: во-первых, вызов, или, при отсутствии вызова, встреча противников; во-вторых, равенство в оружии или же, при отсутствии этого равенства, равные шансы взаимного причинения смерти. Так, например, человек, вооруженный мушкетом, мог бы выйти на дуэль против человека, вооруженного пистолетом, при условии, что один стрелял бы с расстояния в сто шагов, другой же — с расстояния в четыре шага и с непременным предварительным условием, чтобы уже заранее было договорено, кто должен стрелять первым. В настоящем случае одно и то же оружие служило обоим, а посему невозможно требовать большего равенства. Кости не были поддельными, стало быть, налицо было безупречное равновесие шансов причинения смерти. Кроме того, вызов был объявлен во всеуслышание и принят обеими сторонами.

Я признаюсь, с прискорбием вижу, что поединок, этот благороднейший вид единоборства, низведен до уровня жребия в азартной игре, к своего рода забаве, которой человек чести обязан предаваться с величайшей умеренностью. Однако, согласно принципам, которые я изложил в начале своей речи, мне представляется совершенно неоспоримым, что занимающее нас сейчас дело было поединком, а отнюдь не убийством. Так мне повелевает говорить моё убеждение, хотя мне и неприятно, что оно противоречит образу мыслей моих одиннадцати коллег. Будучи абсолютно уверен, что мне угрожает опасность впасть у них в немилость, и стремясь в то же время как можно более мирными средствами предупредить проявления их недовольства, я прошу, чтобы все одиннадцать благоволили оказать мне честь, выйдя со мной на дуэль, а именно — шестеро с утра и пятеро после обеда.

Это предложение произвело величайший шум, однако его всё же следовало принять. Ван Ворден ранил шестерых, что дрались с ним с утра; а затем с пятью остальными сел обедать.

После обеда снова взялись за шпаги. Ван Ворден ранил троих, десятый проколол ему плечо, одиннадцатый же пронзил его шпагой навылет и оставил бесчувственным на плацу.

Умелый хирург спас жизнь отважному фламандцу, но никто уже не думал ни о хунте, ни о процессе, и король помиловал герцога Сидония.