Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— Ты верно все вспомнил, — обратилась женщина к корчмарю, усаживаясь на стул, — а вот имя одного из тех двух ты почему-то запамятовал. Неужто не записал в книгу?

— Нет. У меня записан только Богза. Но я знаю, что второго зовут Заяц.

— Как бы не так, — возразила хозяйка. — Заяц — это прозвище того же Богзы; у него видны передние зубы из-под раздвоенной губы. Второго звать Илие Куцуй, это все могут подтвердить. Разве мы их не знаем? Разве они не живут в долине у Двух Яблонь?

— А ведь сдается мне, ты в самую точку попала, жена, — сказал купец и восхищенно рассмеялся, глядя на гостей.

— Уж и не знаю как поклониться вашей хозяйке за эти слова, — проговорила Витория, и в ее голосе послышалось такое смирение, что Георгицэ ушам своим не поверил.

Жена господина Василиу удобнее расположилась на стуле и опустила подбородок на пышную грудь.

— А ты, милая, видать, собираешься взыскать должок с одного из них. Оно и понятно: надулись, разнесло их, точно жаб на пруду. С женой Богзы мы вроде бы сродственницы. Так вот с некоторых пор занеслась, к нам и не заглядывает. «Что ж ты, Иляна, спрашиваю, аль позабыла прежние дороги и прежних друзей?» — «Да нет, недосуг просто, больно дел много». Так отрежет — аж дух схватывает. Недосуг ей, видите ли, а сама что ни день то у примаревой жены торчит, то у попадьи околачивается. А что, муженьки задолжали за овец, купленных осенью?

Витория молчала, пристально глядя на нее. Потом тихо проговорила, обращаясь прежде всего к жене господина Василиу:

— Возможно, кто из них и задолжал, только не знаю сколько и за что.

— Как же так? Разве муж не продал им овец?

— А мне откуда знать?

— Разве он тебе не сказывал?

— А как он мог мне сказать? Разве голоса пропавших до нас доходят? Я с самой осени, милая хозяйка, все равно что вдова.

— Бросил, что ли?

— И этого не знаю. Одному господу известно.

Корчмарша спросила шепотом, словно никого больше в комнате не было:

— А как звать тебя, голубушка?

Витория ответила, после чего хозяйка назвала себя.

— Милая Витория, — ласково и доверительно продолжала корчмарша, — дай расскажу, что узнала от жены второго, Илие Куцуя. Гафицей величают. Тоже о себе воображает, красавицей почитает себя, потому как муж обновами задаривает. Может, для него она и красавица, а на самом деле ничего в ней такого нет. Куцуй у нее под каблуком. Она гнет свое, а он будто так и надо: не иначе — заворожила его. Обе они — и она, и женушка Богзы — одного поля ягоды. Так-то ласково переглядываются, так-то ласково говорят, будто уста медом смазаны. А подвернись случай, глаза повыкололи бы друг дружке.

— Отчего же, милая госпожа Мария?

— Заелись, богатство с неба на них свалилось. А к весне, глядишь, новые сотни овец дадут приплод. Богза пьет беспросыпно. Ходит, надвинув кэчулу на бровь, а как наберется, придет домой, загонит ее в угол и ну костылять.

— Кого это, госпожа Мария?

— Иляну.

— Что так?

— Да так. Чтобы показать, что он мужчина и сила на его стороне. А ей хоть бы что. Утешить есть кому.

— А другой?

— Куцуй? Тот тоже пьет, но поменьше. И лижет свою Гафицу, точно кутенок. От Гафицы-то я и узнала, что говорит Куцуй насчет овец. Будто купили они их вместе с Богзой у дальнего гуртовщика. Отдали в руки все деньги, а он им — всех своих овец.

— Вот оно как! А что же тот горец? С ним-то что сталось? Домой в Таркэу воротился? Да нет, не воротился. Может, прихворнул в дороге? Тоже не слыхать. А то гуляет с какой-нибудь здешней зеленоглазой присухой? Наслышаны вы о том, или кто другой знает? Неужто и об этом ничего не ведомо? Тогда остается одно: спросить у них самих. Пускай скажут, направят туда, где его можно найти. Вдруг он им шепнул об этом на ушко…

— А вот позовут их к ответу, тогда и поглядим, чего стоит глупая бабья спесь.

Женщины бойко переговаривались между собой. Но тут господин Йоргу захлопнул свою книгу и встревоженно уставился на них.

— Погодите, милые сестрички, — проговорил он. — Вы что надумали? Где ж это видано — приписывать бог весть что, чуть ли не убийство, порядочным людям. Все знают, что хозяева они справные, богатство свое нажили честным трудом. Неужто такие решатся напасть на человека и загубить его? То ремесло грабителей с большой дороги, а не жителей нашей Сухи.

— Ух! — Жена перекрестилась, сделала удивленное лицо. — Что это тебе взбрело в голову, муженек? Разве кто хотя бы заикнулся о злодействе, о грабежах? Да убей меня бог, если я о таком подумала. И эта женщина в мыслях такого не держит. Тут другое: пусть они встретятся, пусть расскажут, как купили овец, сколько денег плачено, по какой дороге и в какую сторону отъехал тот самый овцевод по имени Некифор Липан. Или и это не положено знать бедной женщине, что мечется одна-одинешенька по белу свету?

— Почему же? Пускай едет к ним и спрашивает. Это ее право.