Русь меж двух огней – против Батыя и «псов-рыцарей»

Судя по всему, русским воинам, ходившим в разведку, удалось выследить расположение главной монгольской ставки – а возможно, что взяли «языков» и сумели им эти самые языки развязать. И не обязательно было брать в плен именно монгола, в орде было столько самого разного народу, что вполне могли попасться те, из кого можно было выудить информацию на вполне доступном наречии. И как только обстановка прояснилась, то Коловрат стал сразу действовать, и его дружина начала выдвигаться на рубеж атаки. Ратники прекрасно понимали, на что идут, знали, что в этот раз могут и не вернуться с поля боя, но терять им было уже нечего – простое человеческое счастье для большинства из них было смыто кровавой волной нашествия. И убить того, кто разрушил их жизнь, лишив самого дорогого на земле, стало для них главной задачей, которую они могли поставить сами перед собой. Именно с таким настроением и подкрадывались рязанские бойцы через засыпанный снегом ельник к монгольскому стану, а дружинники тихо вели коней в поводу, чтобы, не дай бог, не выдать раньше времени своего присутствия. Лунный свет серебрил покрытое снегом широкое поле, в глубине которого на холме был виден громадный ханский шатер, обитатель которого и являлся заветной целью рязанцев. Воевода лихо запрыгнул в седло и опустил стальную личину на лицо, приготовившись к бою, – следом за ним села на коней вся его дружина. Раздвигая копьями засыпанные снегом ветки, конные вои выехали из леса и, выровняв ряды, сразу взяли разбег, двинувшись в сторону монгольского стана. Следом за ними, убыстряя шаг, пошли в атаку пешие ратники, торопясь как можно скорее достигнуть вражеского лагеря и поддержать своих конников.

Дико кричали монгольские дозорные, гремели барабаны, собирая под бунчуки нукеров и багатуров, сотники и десятники, отчаянно ругаясь, строили в боевые порядки своих всадников. Боярин Евпатий пришпорил коня и перехватил поудобнее копье, а за ним, припав к гривам своих коней и прикрывшись большими червлеными щитами, стрелой летели рязанские гридни, на ходу перестраиваясь в ударный клин. Навстречу им рванулись монгольские ряды, но дружина, ведомая своим воеводой, прошла сквозь них, как нож сквозь масло, и, оставив после себя сотни пронзенных и растоптанных степняков, ринулась дальше, держа направление на ханский шатер. Все громче и яростнее грохотали монгольские барабаны, все новые сотни и тысячи нукеров и багатуров переваливали через холм, чтобы остановить бешеный натиск гридней, но порыв русских воинов был неудержим – сметая все и всех на своем пути, они прорубали дорогу к шатру Батыя. Следом за конной дружиной, прикрывая ее с тыла, стеной шла пешая рать, под страшными ударами рогатин и топоров вместе с конями валились на истоптанный снег ханские тургауды, будучи не в силах остановить этот яростный напор. А гридни, изломав свои копья, схватились за мечи да шестоперы и продолжали ломиться к шатру монгольского владыки, который, облачившись в боевые доспехи, соизволил выйти к темникам с нойонами и воссесть на коня. Вид хана, наблюдающего за битвой, по мысли Батыя, должен был вдохновить его воинов на великие подвиги, но натиск русских сметал лучших ханских бойцов, и стальной клин гридней все ближе и ближе пробивался к заветному шатру. Дружина прорубила себе кровавую дорогу к холму, на котором стоял хан, и пошла в атаку вверх по склону, но тут ее темп продвижения немного замедлился, поскольку приходилось наступать снизу вверх. Однако тут подоспели пешие ратники, и напор русских снова усилился – ударами мечей, боевых топоров и кистеней они положили ханскую охрану в окровавленный снег, и вал рукопашной схватки покатился прямо к шатру, у которого на коне сидел хан. И тут сердце Батыя дрогнуло – мало того что сражение стремительно неслось в его сторону, он наконец сумел разглядеть вражеское знамя – стяг сожженной и уничтоженной его ордой Рязани! Страх холодной рукой сжал сердце степного владыки, который никого и ничего не боялся в этой жизни, – ему показалось, что восстали из мертвых рязанские вои и пришли мстить ему за свой оскверненный и погубленный город. А еще Батый внезапно понял, что если сейчас он развернет коня и, хлестнув его плетью, помчится прочь, то за ним помчатся все его нукеры и багатуры, потому что они думают так же, как и он сам. А потому хан стиснул зубы и остался там, где стоял, ожидая, как монгольские боги распорядятся его судьбой.