Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

Конечно, «храбрость и мужество» князя в летописи — это дань средневековому этикету (Д. С. Лихачев), а не личным достоинствам Игоря. Но дело в том, что и НПЛ, и ПВЛ (где нет «этикетной» характеристики Игоря) подробно описывают несчастья, сопровождающие и неудачный поход на Царь-град 941 г., и попытку Игоря собрать дань с древлян — деяния, действительно несопоставимые не только с удачливостью Вещего Олега, но и с шумной славой Святослава. Стало быть, летописцев и ту среду, которая сохранила до конца ХI в. предания (сказания) о русских князьях, положенные в основу соответствующих летописных пассажей, интересовала не только «этикетная» слава. Вместе с тем в летописи нет и сурового приговора Игорю, который сближал бы точку зрения летописца с позицией современного историка, как нет и прямого осуждения древлян. Наряду с этим справедливой изображается и месть вдовы князя Ольги восставшим древлянам за убийство Игоря.

От этой «объективности» не остается и следа в позднесредневековую эпоху, время становления самодержавия: в «Степенной книге», включающей «Житие» Ольги, древлянский князь Мал «злое умыслившее» убивает Игоря; месть же Ольги направлена на то, «да престанет дерзость в Рустей земле помышляющих злое на самодержавных; да и прочии не навыкнут убивати государьствующих ими в Руси, но со страхом да повинуются величию царствия Руския державы начальником» (БЛДР, т. 12. С. 334).

Чтобы понять тот интерес, который сохранялся к деяниям Игоря в начальном летописании и древнерусском обществе, необходимо исследовать контекст — летописный и исторический, в каковом эти деяния свершились.

Итак, после разгрома под стенами Царьграда в 941 г. Игорь вновь собирает войско; в 944 г. идет на греков, но останавливается на Дунае. Ситуация не свидетельствует об особой робости Игоря — на Дунае во время похода останавливались и Святослав, и Владимир Ярославич (в 1043 г.). Дунай оставался традиционной границей Византии, и, прежде чем начать войну, русский князь, демонстрируя силу, стремился заключить выгодный мирный договор. Естественно, договор Игоря был менее выгодный, чем договор Олега, заключенный после победоносного похода (о котором, впрочем, ничего не знают византийские источники — возможно, он также завершился не у стен Царьграда)[181]. Но для Руси этот договор был совершенно необходим, так как внешняя (а во многом и внутренняя) политика при Игоре была ориентирована именно на Византию: Константин Багрянородный описывает ежегодный весенний сбор «росами» однодеревок, которые рубят в своих лесах, спускают в Днепр и продают росам их пактиоты-славяне. По Днепру русь отправлялась в Византию с торговыми и другими целями.

Термин «пактиоты», как правило, однозначно воспринимаемый как обозначение данников, — свидетельство односторонней зависимости славян от руси, — нуждается в комментарии, опирающемся на контекст сообщения Константина. Славяне-пактиоты сами собирают однодеревки, а затем продают их росам. Таким образом, зависимость здесь не была односторонней: вероятно, термин «пактиоты» предполагал двусторонние отношения, выплату дани по договору — «пакту», «миру» (ср. выше: о термине «пакт»; см. также Свод 2. С. 279).

Наличие такого договора между славянами и русью, как уже говорилось, можно предполагать и на основании «ряда» легенды о призвании варягов и «устава» Олега. С древлянами, названными среди пактиотов руси, отношения, судя по летописи, были сложнее: их территория не входила в домен князя, Русскую землю; древлянская дань была увеличена Игорем после смерти Олега и отпадения этого племени от Киева. Кроме того, дружина Игоря не получила ожидаемых богатств после не вполне удачного похода на Византию; нужно было кормить призванных для похода варягов и т. д. Это, видимо, и послужило основой коллизии, описанной и НПЛ, и ПВЛ, и восходящей, судя по всему, к «сказаниям» о первых русских князьях, предшествовавших составлению первых летописных сводов.

Итак, под 945 г. в летописных текстах значится: «рекоша дружина Игореви: «Отроци Свеньлъжи изодѢлися суть оружьемъ и порты, а мы нази. Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы». И послуша ихъ Игорь, иде в дерева в дань и промышляше къ первой (Свенельдовой. — В. П.) дани, и насиляше имъ и мужи его. Возьемавъ дань, поиде в градъ свой. Идущу же ему въспять, размысливъ рече дружинѢ своей: «ИдѢте съ данью домова, а я возъвращюся, похожю и еще». Пусти дружину свою домови, съ маломъ же дружины возъвратися, желая больша имѢнья. Слышавше же деревляне, яко опять идеть, сдумавше со князем своимъ Маломъ: «Аще ся въвадить волк в овцъ, то выносить все стадо, аще не убьють его, то вся ны погубить». И послаша к нему, глаголюще: «Пошто идеши опять? Поималъ еси всю дань». И не послуша ихъ Игорь, и вышедше из града ИзъкоръстѢня деревлене убиша Игоря и дружину его; бъ бо их мало. И погребенъ бысть Игорь, и есть могила его у ИскоръстѢня града в ДеревѢхъ и до сего дне» (ПВЛ. С. 27; ср. анализ текста — Гиппиус 2001) (рис. 32, цв. вкл., рис 33).