Русская эмиграция и гражданская война в Испании 1936–1939 гг.

Третий, старший летчик – главный пилот – содержался в старой тюрьме, и, по-видимому, несколько строже. Он произвел очень неблагоприятное впечатление на следователей. Почти ничего не говорил, скрывал малейшее, во всем отговаривался незнанием, даже по своей специальности. Известно только было, что он, как и другие, прибыль на пароходе в один из французских северных портов, откуда был направлен в Париж, где получил испанский паспорт, с коим переехал в Испанию. В СССР им предложили «исполнить ответственное задание». До Ленинграда они даже не знали – какое…

Этому «старшему» было 26 лет. На допросах он был сух и сумрачен. Меня встретил более чем сдержанно, даже совсем холодно. Нас опять оставили наедине… С благодарностью вспоминаю это выражение внимания и доверия к православному священнику со стороны преданных своей церковной культуре испанских властей. Должен сказать, что начавшийся с внешнего разговор с этим коммунистом быстро нашел свою глубину и был идейнее, чем разговоры с двумя младшими его товарищами, людьми более бытовой складки. Как человек, Георгий Михайлович (так он мне назвал свое имя) был несомненно цельнее и ярче. Не знаю, обстановка ли, мое ли искреннее доброжелательство или что другое, но он снял с себя маску замкнутости. Он потеплел. Стал задавать мне идеологические вопросы социально-религиозного порядка. Я старался ему отвечать применительно к его психологии, к его понятиям. Трудно пересказать весь наш разговор, или хотя бы передать его непосредственность.

В ответ на мои мысли о ценности человека, о независимости этой ценности от наших убеждений, Георгий Михайлович спросил меня о ценности идеалов «свободы, равенства и братства» («неужели они не ценны?»). Я отвечал ему, раскрывая в религиозном свете сущность не только этих понятий, но и вообще всего современного социализма… Я говорил о необычайной высоте человеческого достоинства только в свете религии, в свете бесконечной жизни; об истинном, христовом понимании свободы, равенства и братства и о полном непонимании этих идеалов у большинства людей. Низменное, материалистическое понимание их ведет к противоположному. Свобода должна придти, как освобождение человека от внутреннего зла. К этой свободе нельзя принудить насилием. Оттого Бог скрылся от мира – в любви, и открылся – в любви; и через любовь только идет путь к настоящей свободе… Равенства настоящего тоже нельзя установить внешней силой. Равенство в мелких социальных правах и ничтожных материальных преимуществах – даже если бы оно было реально достижимо – разве есть истинное равенство?

Мы, люди, мало ценим равенство, которое у нас у всех уже есть на земле: равенство человеческого взора, обращенного вверх, а не вниз, как у животных… Братство же бессмысленно и нелогично без Бога, ибо только при наличии одного Отца мы можем быть братьями между собой.

«Я этого не слыхал раньше», – сказал Георгий Михайлович.

«Дорогой мой, скажите мне, – через некоторое время задал я в свою очередь вопрос, – есть ли какой-нибудь смысл в том, что маленький немецкий безбожный еврей Маркс, только и делавший в своей жизни, что на всех и на все плевавший и живший на чужой счет, этот Маркс становится теперь… богом! – кого? – Русского народа? Разве не наваждение, не обман, не фантасмагория это?!.»

Я вижу на лице безмолвного Георгия Михайловича прилив новой непосредственной внимательности. Это дает мне силу говорить. В кратком изложении нашей беседы многое теряется; главное то, что можно было бы передать словами стихотворения Пушкина о картине, замалеванной «художником-варваром», с которой эти варварские краски спадают ветхой чешуей, и обнаруживается картина гения… Гений Всевышний – Господь Бог создал русского человека, дав ему глубокую душу, могущую ярко носить отпечаток этого Гения. Но вот, пришли «маляры» и кистью варварской «замалевали» душу и пытаются еще малевать на русской душе… Верую – не по одной только беседе с Георгием Михайловичем – в ниспадение «ветхой чешуей» варварских красок марксистского материализма с души русского человека.

Последней попыткой Георгия Михайловича укрыться в «спадавшую ветхую чешую» был его вопрос о Христе. На мое слово о том, что лишь во Христе и через Христа мы можем понять глубину жизни и великую ценность человека, Георгий Михайлович сказал: «Но ведь Христос тоже был революционером…» Я ответил ему, в каком смысле можно приложить ко Христу это именование (имевшее уже, по-видимому, для моего собеседника некое метафизическое значение добра и света). Я сказал о том, какой переворот, какую «революцию» принес на землю Сын Божий – Христос, что эта революция против материализма евреев и язычников есть революция духа – великое внутреннее освобождение истинно-верующего человека от рабства злу, пороку, греху; освобождение от мучительных цепей эгоизма, видение бесконечного совершенства, нахождение новой и вечной жизни…