Русская эмиграция и гражданская война в Испании 1936–1939 гг.

После завтрака беседа затянулась, и не были бы мы русскими, если бы не начали петь наши старые военные песни к радости местных жителей. К сожалению, отцу Иоанну надо было торопиться, чтобы поспеть посетить другие русские группы, и попрощавшись с гостеприимными хозяевами и провожаемые ими, мы пошли к автомобилю. Собрались уже садиться, как из толпы вышла пожилая женщина, жена местного мэра, поцеловала батюшке руку и попросила его и всех нас сделать ей честь перед отъездом – зайти к ним. Конечно батюшка согласился, и мы отправились к алкальду (мэр)…

Надо было чтобы возникла столь тяжелая гражданская война, чтобы – мы, русские, узнали ближе испанский народ, его исключительный патриотизм, храбрость, редкое гостеприимство и, вопреки создавшемуся мнению, редкую христианскую добродетель – большую терпимость в вопросах веры…

Гренадер

Свидание с советскими летчиками

Первый советский летчик, с которым я встретился в Испании, в новой саламанкской тюрьме, был очень напуганный и буквально раздавленный произошедшим, русский 24-летний юноша. Он все время ожидает расстрела, и каждый вызов из камеры его трагически пугает. Успокаиваю его, как могу. Меня деликатно оставляют с ним наедине. Говорю ему, что нахожусь здесь проездом, что посещаю отдельно живущих, не имеющих своей церкви русских людей, и, узнав, что находятся здесь пленные русские люди, вознамерился непременно их посетить. Как священнику, мне это было разрешено. Спрашиваю его имя-отчество, откуда он, кто остался в России…

Он – москвич. Расспрашиваю про некоторые знакомые места Москвы. Пленник немного приободряется, видя простоту моего разговора и доброжелательный взгляд мой… Не знаю, приходилось ли мне в жизни кого-нибудь так жалеть, как жалел я, от всего сердца моего, этих троих русских людей – советских летчиков, сбитых над полем сражения в Испании, обожженных, взятых в плен и ожидающих военного над собой суда в стенах саламанкского заключения.

Этот горький внешний плен был и образом, символом горького духовного плена, в котором они и многие другие русские люди пребывают, служа своей русской жертвенной совестью антихристовому, антирусскому марксистскому материализму, надвинувшемуся на Мир – вот через этих обманутых и обманувшихся простых русских людей. Не подстрекатели попадаются в плен, а вот эти, обманутые…

В конце нашей беседы Василий Николаевич еще более приободрился. С чуть выступившими у края глаз слезинками признался мне, что призывает имя Божье, обращается с молитвой к Богу… Когда мы вышли из комнаты, где происходило наше свидание, русский легионер, бывший переводчиком на допросах, осведомился у пленника, не нужно ли ему чего. Конфузясь и как бы не веря в возможность просьбы с своей стороны, он, после повторного предложения, высказал маленькое пожелание. Оно было исполнено в тот же день. Легионер-переводчик рассказывал мне, что красные пленники раньше были совершенно убеждены, что над ними белые проявят свое «белое зверство», о котором им много говорили. Каково же было их изумление, когда, тотчас по пленении их и обыске, найденная у одного из них сумма денег была взята… под расписку. Но и это не все. Пленнику сообщили в заключении, что он… может располагать этой суммой по мере надобности.

Второй, еще более юный советский летчик лежал в больнице. При падении из аппарата он сломал ногу и теперь лежал в отдельной комнате военного саламанкского госпиталя, пользуясь прекрасным и внимательным уходом. Ногу его положили в гипс. Настроение его было гораздо более бодрое, чем у других. Он решил заняться испанским языком, и – единственный из всех троих улыбался. Широкое простое русское лицо. Впрочем на этот раз, не без маленькой, тоже русской, хитринки. Родом он из Курска. Был у родителей его малый домишко в Курске. Из-за этого обстоятельства пришлось ему переехать в Москву… Будучи в Курске, певал в церковном хоре.

Сбили их, как он мне рассказывал, – следующим образом: вылетело их четверо на разведку; полетели над белой территорией, на высоте 4000 метров. Вдруг, видит он, «задний» – поднимаются к ним с земли два истребителя. Дает знать пилоту: «давай ходу», а сам готовить пулемет. Но ход что-то мало прибавляется, а истребители все ближе и – «начинают»… Надо отвечать, а пулемет «заело»… Тут вспыхивает мотор на красном аппарате, обжигая передних, которые бросаются с парашютами вниз. Собеседник же мой замедлил несколько, но сильный толчок выбросил и его. Вылетая, он зацепился за аппарат и сломал ногу. Парашют смог раскрыть совсем около земли. Один из красных летчиков разбился. Трое были взяты в плен… С этим, в наилучших условиях находящимся, был наименее глубокий разговор, открывшей мне лишь внешнюю трагедию этой русской молодежи.