Русская критика

«Оправдать» воинственный эстетизм (как мы делаем в случае К.Леонтьева) Крусанова можно было бы только в том случае, если бы мы слышали такой авторский голос: Вы (это все мы — его современники) готовы принять любые бессмысленные объяснения происходящего, лишь бы этот мир был вам понятен! Вы готовы «скушать» любую правду комментаторов от жизни, лишь бы этот мир не имел тревожного таинственного вида! Но нет у петербургского автора такой подлинности боли и искренности бунта! Именно поэтому Крусанов выполнит свой роман в духе «имперского магического реализма», а критики напомнят автору о влиянии на стилистику его сочинения Маркеса с Толкиеном, Павича с Кундерой. Естественно, Крусанов не пророк, но «дитя» своего времени, так что не будем вычислять влияние означенных иноземных авторов на отечественного прозаика, — романов, насыщенных гадалками, пророчествами, мистикой (по преимуществу черной) и символизмом, сегодня и у нас не мало.

Итак, радикальная идеология вместо плюрализма; откровенная несвобода войны (организующего принципа романного пространства) и свобода для избранных вместо кланово и массово распущенной либеральной свободы; глобальный вселенский размах вместо моря чувств приватного человека — все это может составить привлекательные для читателя и критика стороны романа. Но «висит в воздухе» упрямый вопрос: можно ли и стоит ли все это воспринимать всерьез — настолько всерьез, что видеть в романе геополитическую и военную доктрину, тотальное неприятие агрессивного атлантизма?

Идеологический коктейль

На мой взгляд, роман «Укус ангела» воспринимать в полную идеологическую и геополитическую меру можно было бы только в одном случае — если бы это был реванш за униженное положение нашей страны, за оскорбленное национальное достоинство всех русских, живущих ныне в России и за ее пределами. Действительно ли речь у автора идет об «имперском инстинкте», не уничтоженном до сих пор агрессивным равнодушием любителей европейских свобод, а сам он обладает чутким русским инстинктом правды?

Автор романа сделает режущими, острыми и вызывающими все комфортные смыслы современной идеологической культуры: из монархической концепции истории он извлечет тезис о помазаннике и Удерживающем, но «помазанник», избранник Иван Некитаев будет назван императором Чумой

и выведен напрочь за пределы этического поля (вне этики его власть, его страсть, его «высшая воля»); из мистической — поиски героями своей судьбы через общение с могами-магами и выходы за пределы материального мира; либеральную использует наоборот — под видом исключения России из «нового мирового порядка». Все, буквально все идеологии будут разбиты на осколки, перемешаны в этакий коктейль «Кровавая Мэри» или еще более новомодный, предлагаемый в столичных ресторанах под «крутым» названием «Оргазм». Крусанов просто вынужден свой «имперский коктейль» сплавить с потусторонним «не добром и не злом», с «эстетическим аморализмом»: у него и «солнце над миром горит, как шапка на воре», — горит над тем миром. Который в темной тяжести ночи «кололи сверху… острые звезды», а на белом мундире генерала «ярко вспыхнул… праздничный тюльпан крови, — он ничуть не показался лишним».