Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие

Христианство, совмещенное с баней и пирогами, удобно разместилось в прочном отлаженном быте, где на вопрос, как жизнь, непременно отвечают: «Слава Создателю!» Поэтому напрасно униженный и обворованный тестем и дочерью Большов взывает: «Знаешь, Лазарь, Иуда – ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаем… А что ему за это было?» Осознание неправедности прожитой жизни сорвавшегося с самой вершины лестницы «своих» людей Большова, безусловно, вызывает определённое сочувствие у читателя и зрителя. Однако ответ на вопрос, им заданный: «Что за это будет Лазарю Подхалюзину?» – в пьесе вполне очевиден: с течением времени явится новый молодой, сильный хищник – тот же Тишка – и история «своих» людей повторится.

В «Банкруте», безусловно, нет героя, который был бы способен разорвать порочный круг «своих» людей, попытаться построить жизнь на иных нравственных началах. Затем в пьесах Островского такие герои будут появляться с завидным постоянством: правда, не столько герои (пожалуй, наиболее яркой фигурой будет Жадов из «Доходного места»), сколько героини.

Здесь необходимо отметить совершенно особую роль женских образов в пьесах Островского. Будучи национальным русским драматургом, как никто чувствуя специфику национального сознания и исторического развития, он, безусловно, понимал, сколь важная роль испокон веку принадлежит в русском обществе и русской истории женщинам. Не случайно женские образы являются центральными в большинстве пьес драматурга. Любаша («Бедность не порок»), Параша («Горячее сердце»), Катерина («Гроза»), Аксюша («Лес»), Лариса Огудалова («Бесприданница»), Снегурочка и Купава («Снегурочка»), Юлия Тугина («Последняя жертва»), Негина («Таланты и поклонники»), Отрадина («Без вины виноватые») – любимые героини Островского, самые поэтичные образы, рождённые его творческой фантазией и наблюдениями над русской действительностью. А рядом с ними – не столь светлые, но не менее самобытные и яркие женские характеры, сильные и властные натуры: Липочка («Свои люди – сочтёмся!»), Кабаниха («Гроза»), Мамаева (На всякого мудреца довольно простоты»), Глафира («Волки и овцы»), Гурмыжская («Лес»),

В свое время Ю. Тынянов остроумно заметил, что комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума», по существу, «о власти женщин в мужском обществе». Перечисленные выше героини Островского и из первого, и из второго ряда очень хорошо знают цену этому «мужскому обществу». Героини с «горячим сердцем» не встречают здесь мужчин, достойных их романтически-возвышенных чувств и устремлений. Натуры же хитрые и властные стремятся утвердить своё преимущество всеми доступными им способами, и, как правило, это им вполне удаётся. Однако и тем, кто страдает от мужского безволия, и тем, кто безволие умело использует, одинаково не на кого опереться в российском «мужском обществе» со всеми его «Домостроями».

Следующий период творчества драматурга исследователи традиционно называют «московитянским» периодом. Однако, говоря о творческом пути Островского, современные исследователи отмечают прежде всего его удивительную цельность и гармоничность: «После «Банкрота» он сразу предстал автором, совершенно сложившимся, чем и удивил современников. И нет, по сути, «московитянского» Островского и Островского «Современника» и «Отечественных записок». <…> Внутри мира Островского идет своя борьба и движение. <…> Но самый мир и мировоззрение Островского предстают эпически выверенными и целостными практически с самого начала».

В «московитянский» период (1850-е годы) Островский создает целый цикл пьес, где действие также сосредоточено в мире «своих» людей, есть «свои» старшие и младшие – и по возрасту, и по положению, «свои» тираны и жертвы, «свои» насмешники и поэты. «Бедность не порок», «Воспитанница», «Доходное место», «Не в свои сани не садись», «В чужом пиру похмелье», «Не так живи, как хочется» и др. давно и прочно вошли в репертуар русского театра. Но, пожалуй, по сей день среди пьес этого периода особой любовью читателей, зрителей, режиссеров, актеров пользуется бальзаминовская трилогия

, открывшаяся в 1857 г. пьесой «Праздничный сон – до обеда» и завершённая в 1861 г. комедиями «Свои собаки грызутся – чужая не приставай!» и «За чем пойдёшь, то и найдёшь, или Женитьба Бальзаминова».

Эта трилогия заслуживает особого внимания хотя бы уже потому, что являет собой единственный в творчестве Островского пример «пьесы с продолжением», со сквозным героем, к судьбе которого, однажды обратившись, драматург счёл необходимым вернуться и сделал это, по всему видно, с удовольствием. Он действительно обаятелен – этот Миша Бальзаминов, эдакая вариация сказочного Иванушки-дурачка с цветочной фамилией. И если до Островского в русской драматургии был вариант «горя от ума», то с появлением Бальзаминова родился вариант «счастья от глупости». Однако как у Грибоедова с выяснением того, что собственно есть «ум», все решалось не совсем однозначно, то и с «глупостью» Бальзаминова дело обстоит тоже не просто.