Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Агафья говорила с Лизой важно и смиренно, точно она сама чувствовала, что не ей бы произносить такие высокие и святые слова. Лиза её слушала – и образ вездесущего, всезнающего Бога с какой-то сладкой силой втеснялся в её душу, наполнял её чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не родным. Агафья и молиться её выучила. Иногда она будила Лизу рано на заре, торопливо её одевала и уводила тайком к заутрене; Лиза шла за ней на цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, самая таинственность этих неожиданных отлучек, осторожное возвращение в дом, в постельку, – вся эта смесь запрещённого, странного, святого потрясала девочку, проникала в самую глубь её существа».

Лиза религиозна в духе народных верований: её привлекает в религии пронзительная совестливость, терпеливость и готовность безоговорочно подчиняться требованиям сурового нравственного долга. Лиза считает, что Лаврецкий слишком сурово отнёсся к измене своей жены. Она даже решается поговорить с ним об этом: «Вы извините меня, я бы не должна сметь говорить об этом с вами… но как могли вы… отчего вы расстались с вашей женой? Я знаю, она перед вами виновата, я не хочу её оправдывать; но как же можно разлучать то, что Бог соединил?»

Возрождающийся к новой жизни Лаврецкий в одной из французских газет получает известие о смерти жены. Он свободен. Вместе с заново обретаемым чувством родины к нему приходит новое чувство чистой, одухотворённой любви. Лиза является перед ним как продолжение глубоко пережитого, сыновнего слияния с животворной тишиной деревенской Руси. «Тишина обнимает его со всех сторон, солнце катится тихо по спокойному синему небу, и облака тихо плывут по нём». Ту же самую исцеляющую тишину ловит Лаврецкий в «тихом движении Лизиных глаз», когда «красноватый камыш тихо шелестел вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода и разговор у них шёл тихий». И когда Лиза усердно молилась, «тихо светились её глаза, тихо склонялась и поднималась её голова».

Под сводами сельского храма Лаврецкий почувствовал, что Лиза «молилась и за него, – и чудное умиление наполнило его душу. Ему было и хорошо и немного совестно. Чинно стоявший народ, родные лица, согласное пение, запах ладану, длинные косые лучи от окон, самая темнота стен и сводов – всё говорило его сердцу. Давно не был он в церкви, давно не обращался к Богу; он и теперь не произнёс никаких молитвенных слов, – он без слов даже не молился, – но хотя на мгновенье если не телом, то всем помыслом своим повергнулся ниц и приник смиренно к земле. Вспомнилось ему, как в детстве он всякий раз в церкви до тех пор молился, пока не ощущал у себя на лбу как бы чьего-то свежего прикосновения; это, думал он тогда, ангел-хранитель принимает меня, кладет на меня печать избрания. Он взглянул на Лизу… “Ты меня сюда привела, – подумал он, – коснись же меня, коснись моей души”. Она всё так же тихо молилась; лицо её показалось ему радостным, и он умилился вновь, он попросил другой душе – покоя, своей – прощенья…»

Тургенев тонко схватывает здесь самые сокровенные качества русской духовности. «Профессор Н. С. Арсеньев нашёл очень удачное выражение для определения общего впечатления, производящегося русскими святыми. Он это называет “молчанием духа”. Простота, спокойствие, сердечная чистота и умеренность, порождаемая внутренней уравновешенностью, светлая духовная трезвость, кротость, приветливое и глубокое смирение. К этому добавляется искренняя любовь к бедности, принципиальной и фактической, отрешённость от всех земных благ, отвращение от всего излишнего»[6].