Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Чернышевский, посвятивший разбору повести «Ася» статью «Русский человек на rendez-vous», в споре с Тургеневым хотел доказать, что в несчастной любви повинны не роковые законы, а главный герой повести, типичный «лишний человек», пасующий перед любым сильным чувством. Разумеется, Тургенев был далёк от такого понимания смысла своей повести. У него герой невиновен в своём несчастье. Его погубила не душевная дряблость, а своенравная сила любви, перед властью которой беззащитен любой человек. В момент свидания герой ещё не был готов к решительному признанию. Любовь к Асе вспыхнула в нём с неудержимой силой несколько мгновений спустя. Она запоздала – и счастье оказалось недостижимым, а жизнь разбитой: «Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне ещё не было ясного сознания моей любви; оно не проснулось даже тогда, когда я сидел с её братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью несчастья, я стал искать и звать её… но уж тогда было поздно. “Да это невозможно!” – скажут мне; не знаю, возможно ли это, – знаю, что это правда».

Любовь напоминает человеку о силах, стоящих над ним, и предостерегает от чрезмерной самоуверенности и безоглядного самодовольства. Она учит человека готовности к самоотречению, мудрой сдержанности ощущений и сил. В повестях о трагическом значении любви и природы зреет мысль Тургенева о нравственном долге, которая получит социально-историческое обоснование в романе «Дворянское гнездо». В погоне за призраком личного счастья человек не должен упускать из виду требований нравственного долга, забвение которого уводит личность в пучины индивидуализма и влечет за собою неминуемое возмездие тех высших сил, которые стоят на страже мировой гармонии.

«Одно убеждение вынес я из опыта последних годов: жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение, – скажет Тургенев в повести «Фауст», – жизнь – тяжёлый труд. Отречение, отречение постоянное – вот её тайный смысл, её разгадка; не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы возвышенны они ни были, – исполнение долга, вот о чём следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща».

В годы работы над романом «Дворянское гнездо» Тургенев вплотную подходит к великим истинам христианства. Не случайно в письме к Е. Е. Ламберт он скажет тогда: «Жестокий этот год, в течение которого Вы испытали столько горя, послужил и для меня доказательством тщеты всего житейского: да, земное всё прах и тлен – и блажен тот, кто бросил якорь не в эти бездонные волны! Имеющий веру – имеет всё и ничего потерять не может; а кто её не имеет – тот ничего не имеет, – и это я чувствую тем глубже, что сам принадлежу к неимущим! Но я ещё не теряю надежды…»

«Дворянское гнездо»

Роман создавался в 1858 году, когда революционеры-демократы и либералы ещё выступали вместе. Но симптомы предстоящего раскола, который произошел в 1859 году, глубоко тревожили чуткого Тургенева. Эта тревога нашла отражение в романе. Тургенев понимал: дворянство подошло к роковому историческому рубежу, жизнь послала ему суровое испытание. Способно ли оно удержать позицию ведущей исторической силы, искупив многовековую вину перед крепостным мужиком?

Лаврецкий – герой, вобравший в себя лучшие качества русского дворянства. Он входит в роман не один: за ним тянется предыстория дворянского рода, укрупняющая проблематику романа. Речь идёт не только о личности Лаврецкого, но и об исторических судьбах сословия, последним отпрыском которого является герой. Тургенев обличает дворянскую беспочвенность – отрыв от родной культуры, от народа, от русских корней. Таков отец Лаврецкого – то галломан, то англоман.

Тургенев опасается, что эта беспочвенность может причинить России много бед. В современных условиях она порождает бюрократов-западников, каким является в романе соперник Лаврецкого, петербургский чиновник Паншин. Для Паншина Россия – пустырь, на котором можно осуществлять любые эксперименты. Лаврецкий разбивает Паншина и крайних западников по всем пунктам их деспотических программ. Он предостерегает об опасности «надменных переделок» России с высоты «чиновничьего самосознания», говорит о катастрофических последствиях тех реформ, которые «не оправданы ни знанием родной земли, ни верой в идеал».

Начало жизненного пути Лаврецкого типично для людей его круга. Лучшие годы он тратит на светские развлечения, на женскую любовь, на заграничные скитания. Как потом Пьер Безухов у Толстого, Лаврецкий втягивается в этот омут и попадает в сети светской красавицы Варвары Павловны, скрывающей за внешним блеском холодный эгоизм.