Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

«С утра, с самой той минуты, когда она, вся похолодев от ужаса, прочла записку Лаврецкого, Лиза готовилась к встрече с его женою: она предчувствовала, что увидит её. Она решилась не избегать её, в наказание своим, как она назвала их, преступным надеждам. Внезапный перелом в её судьбе потряс её до основания; в два каких-нибудь часа её лицо похудело; но она и слезинки не проронила.

“Поделом” – говорила она самой себе, с трудом и волнением подавляя в душе какие-то горькие, злые, её самоё путавшие порывы. “Ну, надо идти!” – подумала она, как только узнала о приезде Лаврецкой, и она пошла… Долго стояла она перед дверью гостиной, прежде чем решилась отворить её; с мыслью “Я перед нею виновата” – переступила она порог и заставила себя посмотреть на неё, заставила себя улыбнуться».

Катастрофа любовного романа Лизы и Лаврецкого не воспринимается как роковая случайность. В ней видится герою суровое предупреждение, возмездие за пренебрежение общественным долгом, за жизнь его отцов, дедов и прадедов, за прошлое самого Лаврецкого, за обольщения последних дней.

Как возмездие принимает случившееся и Лиза, решающая уйти в монастырь: «Такой урок недаром; да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастье ко мне не шло; даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня всё щемило. Я всё знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю всё. Всё это отмолить, отмолить надо. Вас мне жаль, жаль мамаши, Леночки; но делать нечего; чувствую я, что мне не житьё здесь; я уже со всем простилась, всему в доме поклонилась в последний раз; отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек».

В счастливые мгновения любви Лаврецкий мечтал о духовном союзе с Лизой. «Но Лиза не чета той: она бы не потребовала от меня постыдных жертв; она не отвлекла бы меня от моих занятий; она бы сама воодушевила меня на честный, строгий труд, и мы пошли бы оба вперёд к прекрасной цели».

Этим мечтам не суждено было осуществиться. Уход Лизы в монастырь ещё раз утвердил то качество русской святости, которое вызывало у Лаврецкого и стоящего за ним автора некоторую тревогу. Однажды Тургенев так сказал Полине Виардо о бедности русских деревень: «Святая Русь далеко не процветает! Впрочем, для святого это и не обязательно». Настораживал тот мироотречный уклон, который был присущ духовным порывам народа, относившегося подчас ко всей земной жизни как к царству греха.

Лаврецкий исполнит в романе другую исконную заповедь христианина: «в поте лица добывать хлеб свой». «“Неужели же, – думал он, – я не слажу с собою, поддамся этому… вздору?” (Тяжело раненные на войне всегда называют “вздором” свои раны. Не обманывать себя человеку – не жить ему на земле.) “Мальчишка я, что ли, в самом деле? Ну да: увидал вблизи, в руках почти держал возможность счастия на всю жизнь – оно вдруг исчезло; да ведь и в лотерее – повернись колесо ещё немного, и бедняк, пожалуй, стал бы богачом. Не бывать, так не бывать – и кончено. Возьмусь за дело, стиснув зубы, да и велю себе молчать; благо, мне не в первый раз брать себя в руки”».

В эпилоге романа прозвучит элегический мотив скоротечности жизни, стремительного бега времени. Прошло восемь лет, ушла из жизни Марфа Тимофеевна, не стало матери Лизы Калитиной, умер Лемм, постарел и душою, и телом Лаврецкий. В течение этих восьми лет совершился перелом и в его жизни: он перестал думать о собственном счастье, о своекорыстных целях и достиг того, чего добивался, – сделался хорошим хозяином, выучился «пахать землю», упрочил быт своих крестьян.

Но всё же грустен финал тургеневского романа. Ведь одновременно с этим, как песок сквозь пальцы, утекла в небытие почти вся жизнь героя. Поседевший Лаврецкий посещает усадьбу Калитиных. Он «вышел в сад, и первое, что бросилось ему в глаза, – была та самая скамейка, на которой он некогда провёл с Лизой несколько счастливых, не повторившихся мгновений; она почернела, искривилась; но он узнал её, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести, – чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал».

«“И конец? – спросит, может быть, неудовлетворённый читатель. – А что же сталось потом с Лаврецким? с Лизой?” Но что сказать о людях, ещё живых, но уже сошедших с земного поприща, зачем возвращаться к ним? Говорят, Лаврецкий посетил тот отдалённый монастырь, куда скрылась Лиза, – увидел её. Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини – и не взглянула на него; только ресницы обращённого к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только ещё ниже наклонила она своё исхудалое лицо – и пальцы сжатых рук, перевитые чётками, ещё крепче прижались друг к другу. Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать – и пройти мимо».