Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Во-вторых, отличительный признак мысли В. Г. Черткова – ее демагогичность, склонность к шаблонам и штампам почти рекламного порядка, ориентированным в значительной степени на конъюнктуру пролетарского «культурного» рынка. Чего стоит, например, один такой пассаж: «Не следует также забывать и того, что при этом Л[ев] Н[иколаевич] все время продолжает самым внимательным и чутким образом отзываться на все существенные нужды, духовные и материальные, своего народа и всего человечества, посвящая все рабочее время своей жизни напряженному душевному труду в интересах рабочих масс и вообще всего страдающего, как от внешнего, так и от внутреннего зла, человечества»[856]. Вообще заботе о «рабочих массах», о «широких массах человечества», причем не только «современного», но и «будущего», мнением которого, заметим, в новую пролетарскую эпоху, когда вышла в свет книга Черткова, было принято спекулировать особенно безответственно, посвящено много места в работе, в которой утверждается вообще, что главная цель самого автора всегда была способствовать осуществлению заветной мечты Л. Н. Толстого – «доставить рабочему, наименее достаточному населению всех стран возможность пользоваться писаниями Толстого в наиболее дешевом виде»

[857]. Характерно, что рассматриваемое произведение обильно оснащено различными высокопарными литературными штампами («путеводная звезда», «великое общечеловеческое значение», «истинная любовь к людям», «на радость и пользу человечеству», «пытки инквизиции» и т. д.), а также русскими пословицами.

Возникает вопрос: на какого читателя вообще это все было рассчитано? Кто мог поверить В. Г. Черткову в его попытках подчеркнуть свою полную непричастность к делу составления завещания (см. подробнее выше соответствующий раздел работы)?

Все дело в том, что В. Г. Чертков находился в беспроигрышном положении: С. А. Толстая уже была в могиле, а те документы, на которые он в своей книге ссылается, еще не были опубликованы и поэтому не давали возможности восстановить объективную картину. Единственное темное место здесь – молчание А. Л. Толстой, которая, как известно, была непосредственной участницей событий и вполне могла высказаться на этот счет.

Далее, в книге Черткова обращает на себя внимание какая-то поистине необузданная уверенность в своей правоте. Портрет Л. Н. Толстого, нарисованный Чертковым, настолько трафаретен, лишен живых черт, что становится понятно: появиться он мог только в то время и в той среде, в которой некому было такому взгляду В. Г. Черткова что-либо противопоставить.

Уже подчеркивалось выше, что в своей книге 1922 г. В. Г. Чертков прибегает к откровенной лжи, утверждая, что не принимал ни малейшего участия в своем назначении редактором и издателем рукописей Толстого, более того, это решение Л. Н. Толстого было предпринято якобы даже без ведома Черткова, которому вообще идея создания «юридического» завещания была неблизка, поэтому он сам определенно отказался быть назначенным юридическим наследником Толстого, а окончательный текст завещания составлялся без какого-либо его участия. И далее, с последовательностью, сильно напоминающей методы иезуитов, В. Г. Чертков подчеркивает, что, бесконечно уважая волю и свободу своего друга, он должен был теперь «только с благодарностью за доверие и благоговением принять из рук Л[ьва] Н[иколаеви]ча его полномочие и посвятить свою дальнейшую деятельность прежде всего строгому и точному исполнению его воли»[858]

. О том, что Чертков рассматривал завещание Л. Н. Толстого как средство передачи именно ему «в распоряжение» сочинений писателя, а также особых полномочий по их изданию, свидетельствуют многочисленные завещания самого В. Г. Черткова. В частности, в «завещательном распоряжении», датируемом 21 декабря 1927 г., говорится, что Л. Н. Толстой 22 июля 1910 г. передал свои права А. Л. Толстой только для того, чтобы «она в точности исполнила его волю, изложенную в сопроводительной к этому завещанию записке»[859]. В дальнейшем В. Г. Чертков высказался еще более определенно: единственное желание Л. Н. Толстого якобы заключалось в том, чтобы сделать его, Черткова, единственным своим литературным наследником. В условиях царского режима это было неосуществимо, так как в соответствии с русским законодательством требовалось физическое или юридическое лицо, которому можно было бы передать эти права. Так вот, таким фиктивным лицом, фактически для обхода законов, и стала, с точки зрения В. Г. Черткова, младшая дочь писателя[860].