Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

В своих воспоминаниях она говорит о В. Г. Черткове как о неприветливом, высокомерном, малообразованном, часто грубом человеке с выпуклыми и холодными глазами, с презрительной по отношению к окружающим манерой держать себя, человеке, жизнь которого противоречит проповедуемым им принципам, видит в нем «неприятного, глумящегося надо мной барина», «что-то среднее между Нехлюдовым и Вронским». Она подчеркивает ту особенность характера В. Г. Черткова, на которую обращает внимание и В. Ф. Булгаков: внешнее «пуританское» благочестие и поразительная способность при этом иронизировать и даже глумиться над самыми серьезными темами и превращать самые важные вопросы в предмет пустых, но нравоучительных разговоров, которым подобострастно внимают окружающие В. Г. Черткова люди. «Холодная добродетель», связанная с откровенным фарисейством, и в то же время гарантии материальной независимости со стороны матери, позволяющие В. Г. Черткову не признавать денег, – очень точная и важная характеристика[925]. Об этой же стороне личности В. Г. Черткова свидетельствует и письмо его долголетнего соратника А. М. Хирьякова, который уже в 1918 г. призывал Черткова излечиться от презрения к людям, не согласным с ним

[926].

Эта поистине роковая черта характера В. Черткова особенно важна в понимании трагедии Толстого. В конечном счете именно его способность расчетливо и отстраненно взирать на человеческое страдание, стремление преследовать личные интересы, пусть далеко не всегда именно материальные, представляет, с точки зрения В. Ф. Булгакова, истинную разгадку «и личности, и тактики Черткова». И подтверждается эта точка зрения поступками В. Г. Черткова, которые трудно понять просто по-человечески: еще до утверждения завещания Толстого судом, полагая, что рукописи Толстого принадлежат теперь только ему, Чертков, не желая терять ни одного дня, 8 ноября 1910 г., т. е. на следующий день после смерти писателя, возвращается (на один день раньше С. А. Толстой, следовавшей за гробом мужа) в «бесхозную» Ясную Поляну и производит в бывшей рабочей комнате Толстого форменный обыск, не брезгуя «шарить» даже за портретами на стенах и книгами на полках, «не осталось ли там каких-нибудь бумаг, чего-нибудь относящегося к последней воле Толстого, нового проекта завещания, быть может, храни Боже?!»[927]

На это свидетельство В. Ф. Булгакова, как представляется, следует обратить самое серьезное внимание – именно в этом эпизоде таится главная причина того, почему, вопреки самым простым человеческим соображениям, В. Г. Чертков в трагические астаповские дни не только не допустил к постели умиравшего писателя жену и православного священнослужителя, но даже не сообщил об их приезде. Этот поступок, который в силу своей катастрофической важности имеет проекцию в вечности, имеет сотериологическую составляющую, т. е. связан с вопросом о спасении души человека, о его посмертной судьбе, поступок, решиться на который может только человек одержимый, объясняется, на мой взгляд, очень простым мотивом: находясь в памяти, под воздействием покаянных мыслей и чувств, Л. Н. Толстой мог изменить текст завещания в пользу своей семьи, и тогда все, ради чего жил эти годы В. Г. Чертков, рухнуло бы. Здесь, правда, научная объективность требует поставить не точку, а знак вопроса: дело в том, что, как свидетельствует Т. Л. Толстая, ее младшая сестра, А. Л. Толстая, не возражала против прихода к одру писателя его жены, но сам Л. Н. Толстой боялся этой встречи[928].

Очень характерно, что в воспоминаниях о последних днях Л. Н. Толстого, опубликованных в 1911 г., В. Г. Чертков ни словом не обмолвился о приезде в Астапово прп. Варсонофия: он не видел необходимости оправдываться именно в этом эпизоде, который, по всей видимости, мало волновал русское общество[929]

.

«Жесткие» и нелицеприятные свидетельства В. Ф. Булгакова о В. Г. Черткове и его жене вызвали «протест» со стороны дочери упоминавшегося выше Ф. А. Страхова, Е. Ф. Шершеневой, которая уже сравнительно поздно, в 60-е гг. XX в., составила свои (до сих пор не изданные) воспоминания о Черткове, утверждая, что недобросовестные современники лжесвидетельствовали о «замечательных людях – великанах духа и чести», В. Г. Черткове и А. К. Чертковой. Е. Ф. Шершенева указывает, что именно выступления в печати В. Ф. Булгакова побудили ее вспомнить о В. Черткове. В тексте мемуаров присутствуют копии некоторых писем, в частности письма Н. Н. Гусева Б. В. Мазурину, в котором говорится: «…можно спросить: за что Булгаков не любит Черткова? Ответ на этот вопрос может быть только один: за то, что Чертков не доверял ему, не пригласил его в свидетели по завещанию Льва Николаевича, считал его легкомысленным, очень поверхностным, тщеславным и самоуверенным человеком, мнения которого о глубоких вопросах не стоят внимания.»[930].