Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Подробную характеристику отношениям Черткова и Толстого дает Сухотин в обширной записи от 13 ноября 1908 г. Ввиду важности этого свидетельства приведем большую цитату из дневника: «Почти ежедневно к обеду приезжает Чертков. Для меня это самое неприятное время, так как этот любимый ученик вносит с собой какой-то дух уныния, и от его присутствия я испытываю гнет, имеющий своим источником сознавание мной преувеличенной по своей значительности роли этого сильного и вместе с тем крайне узкого человека, пропитанного, кроме того, сектантской мировой скорбью. Иногда приезжает он и днем. За глаза все его ругают, критикуют, рассказывают разные анекдоты об его неискренности в смысле несоответствия его толстовских взглядов с его жизнью богатого фантазера, пользующегося своими деньгами. В этих нападках отличается особенно Саша и ее приятельница Варя. Защищает его одна Таня[941], а обожает его один Л [ев] Н [иколаевич], при котором никто не позволяет себе никакой критики Черткова. Поразительно, как этот сын Зеведеев забрал в руки учителя. Ему одному разрешены les petites entrees[942], т. е. ему дозволяется входить, когда ему угодно, ко Л[ьву] Н [иколаевичу], несмотря на затворенные двери, несмотря на часы, отдаваемые Л[ьвом] Н [иколаевичем] работе. Ему дозволено читать все то, что пишет Л[ев] Н[иколаевич], и по его настоянию Л[ев] Н[иколаевич] поступает со своими писаниями так или иначе. То заявление, которое Л[ев] Н[иколаевич] уже давно (в 1891 г.) сделал о том, что его писания принадлежат всем, собственно говоря, ради Черткова потеряло всякий смысл. В действительности писания Л[ьва] Н[иколаевича] принадлежат Черткову. Он их у него отбирает, продает их кому находит это более удобным за границу для перевода, настаивает, чтобы Л[ев] Н[иколаевич] поправил то, что ему, Черткову, не нравится, печатает в России там, где находит более подходящим, и лишь после того, как они из рук Черткова увидят свет, они становятся достоянием всеобщим»

[943]. В неизданной части дневника М. С. Сухотин прямо называет В. Черткова «главный цензор Л[ьва] Н[иколаевича], через руки которого проходят все произведения Толстого»[944].

Автор дневника отмечает то тотальное влияние на писателя, которое систематически оказывал его самый близкий ученик: «Если бы я стал припоминать все те поступки Л [ьва] Н [иколаевича], которые вызывали наибольшее раздражение в людях, то оказалось бы, что они были совершены под давлением Черткова. Например, помещение в “Воскресении” главы с издевательством над обедней, письма по поводу того, что Л[ев] Н[иколаевич] никому не может помогать, так как сам ничего не имеет, передача своих сочинений в исключительное распоряжение Черткова и т. п.»[945]

.

В записи от 12 июля 1908 г. М. С. Сухотин подчеркивает, что влияние В. Черткова постоянно возрастает: «…вообще влияние, которое проявляет Чертков над Л[ьвом] Н [иколаевичем], поразительно. Л[ев] Н[иколаевич] до того любит Черткова, что боится ему противоречить, чтобы его не огорчить, а Чертков пользуется этой любовью и заставляет Л [ьва] Н [иколаевича] поступать так, как Черткову хочется»[946], прибегая при этом к откровенной лжи: на возмутительный эпизод такого рода М. С. Сухотин указывает в записи от 12 сентября 1910 г.[947]Как своеобразный итог своих отношений к В. Черткову М. С. Сухотин отметил в той части дневника, относящейся к 1910 г., которая не вошла в публикацию 1961 г.: «Чертков цепок и Л. Н. из рук не выпустит.»

[948].

Позже несколько подробнее об этом он напишет в одном из своих писем В. Ф. Булгакову: «На отношения Л[ьва] Н[иколаевича] к В[ладимиру] Григорьевичу] и обратно у меня сложился довольно определенный взгляд, который в кратких словах можно выразить следующим образом. Л[ев] Н[иколаевич] любил В[ладимира] Григорьевича] исключительно нежно, пристрастно и слепо; эта любовь довела Л[ьва] Н[иколаевича] до полного подчинения воле В[ладимира] Григорьевича]. В[ладимир] Г

ригорьевич] тоже очень сильно любил Л[ьва] Н[иколаевича], но не только сильно, но и властно, эта властность довела Л[ьва] Н[иколаевича] до поступка, совершенно несогласного с его остальными верованиями (т. е. до завещания) … я не обвиняю в этом Черткова, как не могу обвинять кукушку, не могущую петь соловьем. Гораздо больше меня удивляет и огорчает соловей, забывающий свое чудное пение и из любви к кукушке старающийся не петь, а куковать … Те фальшивые ноты, которые я слышу в заключительном аккорде, завершившем жизнь Л[ьва] Н [иколаевича], главным образом явились следствием того пагубного влияния, которое оказывал Чертков на своего учителя»[949].