Русская революция. Политэкономия истории

Эксцессы в такой обстановке были неизбежны. С особенной силой они проявились в виде стихийного красного террора, «красного бандитизма» — внесудебных расправах низового актива партийных и советских органов[3144]. Представление о них дает донесение одного из инспекторов из Омска: «Злоупотребления реквизиционных отрядов достигли невообразимого уровня. Практикуется систематически содержание арестованных крестьян в неотапливаемых амбарах, применяются порки, угрозы расстрелом. Не сдавших полностью налог, гонят связанными и босиком по главной улице деревни и затем запирают в холодный амбар. Избивают женщин вплоть до потери ими сознания, опускают их нагишом в выдолбленные в снегу ямы…»[3145]. Заместитель председателя Революционного военного трибунала сообщал с места в центр: «Для того чтобы все это прекратить, пришлось мне бороться и с местными организациями, и коммунистами, которые до того распустились, что начали расстреливать по личным счетам, из-за самоснабжения и проч.»[3146]

Крестьяне отвечали таким же свирепым сопротивлением. Исследователь событий «К. Лагунов на всем протяжении своей книги говорит о жестоких насилиях большевистской власти в Сибири, но и… не замалчивает и карательную практику противоположной стороны: «Дикая ярость, невиданные зверства и жестокость — вот что отличало крестьянское восстание 1921 года… Коммунистов не расстреливают, а распиливают пилами или обливают холодной водой и замораживают. А еще разбивали дубинами черепа; заживо сжигали; вспарывали животы, набивая в брюшную полость зерно и мякину; волочили за скачущей лошадью; протыкали кольями, вилами, раскаленными пиками; разбивали молотками половые органы; топили в прорубях и колодцах. Трудно представить и описать все те нечеловеческие муки и пытки, через которые по пути к смерти прошли коммунисты и все те, кто хоть как-то проявлял благожелательное отношение к Советской власти…»[3147].

Вторая

праволиберальная версия основывается на обвинении большевиков в разрушении ими рыночных механизмов хозяйствования, что подорвало интерес крестьян к производству товарного хлеба. «Голод был обусловлен релизацией программных положений РКП (б) по строительству социализма, — утверждает эту версию В. Поляков, — через разрушение базисных товарно-денежных отношений. Эта теоретическая основа базировалась на ряде ленинских положений…»[3148]. Действительно крестьяне, зная, что всё, что они не смогут потребить, будет реквизировано, в 1920 г. резко сократили посевные площади[3149].

Однако зерновой рынок перестал существовать задолго до большевиков: твердые цены на хлеб и продразверстку ввело еще царское правительство

. Уже к середине 1916 г. «местные агенты Министерства земледелия прибегли к реквизициям хлеба у торговцев по твердым ценам и тем, — отмечал последний министр финансов Российской империи П. Барк, — совершенно разрушили хорошо организованный аппарат частной торговли»[3150]. Временное буржуазно-демократическое правительство менее, чем через месяц после своего прихода к власти ввело хлебную монополию

и стало посылать в деревню вооруженные отряды для сбора хлеба. Однако эта монополия, по словам Деникина, провалилась с треском — объем продовольственных заготовок в июле 1917 г. составил всего четверть от заданного[3151].

В итоге к Октябрьской революции, констатировал Троцкий, «Советская власть застала не вольную торговлю хлебом, а монополию, опиравшуюся на старый торговый аппарат. Гражданская война разрушила этот аппарат. И рабочему государству ничего не оставалось, как создать наспех государственный аппарат для изъятия хлеба у крестьян и сосредоточения его в своих руках»[3152].

«Мы должны быть меньше удивлены грубостью большевистских методов, — замечал в этой связи Г. Уэллс, — чем их достижениями в построении относительно исправного государственного аппарата из ничего»[3153]. Результаты деятельности большевиков, заключал свою книгу «Хлеб и власть в России, 1914–1921», американский исследователь Л. Лих, «должны заставить нас еще больше уважать достижения тех, чья деятельность способствовала восстановлению общества… Какими бы ни были их личные мотивы, они помогли преодолеть дезинтеграцию и деморализацию, которые так ярко проявились в продовольственном кризисе»[3154].