Русская сказка. Избранные мастера

Заскакивает он тогда к касиру: «Позвольте вас спросить моя жена зачем поздним вечером заходит к вам?» Тот — туда-сюда, хотел отвечать. «Она вот в таки часы у вас, здесь бывала и опять вот от вас вышла?» — «Да она клала в кассу». — «А-а, в кассу!» — берет жандармов, левольвер к носу: «Открой ходы!» Ну тот туды-суды — деваться некуда; открыват западню (и никак её нельзя заметить, вот как чисто сделано) — открыват — через два квартала проход. Он опустилса, прошел до самой спальни; там лесенка.

Тогда он идет в Сенат и заявляет, штобы, арестовать строгим арестом етого сына Овсянникова и посадить в ка́рец, в одиночку. Стража ета мигом туда; ну а тот только встает с постели. Заходят: «Вы арестованы!» — Не знаю, как теперь называются, — ду́хи раньше. Он было: «В чем дело, да што?» — «Ну, не разговаривать!» В подштанниках, в рубашке в темную повозку и давай наворачивать

.

Ну, тут прислуга вся бежать к Овсянникову, рассказали, што Колю арестовали и увезли — прямо в подштанниках из спальни. Тот заскочил к нему, выскочил, и айда по начальству! Такую горячку запорол: — «Што он мог сделать, не воровал ничо, не разбойничал!»

Тогда Костентин Павлыча жена узнала, што его посадили в тюрьму в какую, идет в маскарад, одеватся генералом, берёт себе бумаги такие, што, значит деризор по тюремным делам. В таку то тюрьму едет, в таку то тюрьму, — добиратся, где этот Овсянников сидит. Пошла по всем камерам

: добиралась, добиралась, доходит до одиночки. «Кто это сидит?» спрашиват ду́ха. «Это Овсянников сын!» — «Вы отойдите», говорит духу. «Вы за што арестованы?» — «Так и так», говорит: «и сам не знаю за што. Утром только встал, еще не одевался, только-пошол было оправляться, меня так в одних подштанниках и забрали; сам не могу определить за што». — Тогда этот самый генерал; снимат часы, перстень и говорит: «Тебе эшафот присудили, смёртная казнь будет. Вот тебе часы и перстень, надень на себя, когда поведут тебя казнить». А часы были именные Костентина Павлыча и перстень его же. Передала ему это все, и сама уходит. Уходит, садится в экипаж и уехала. Заежжат по дороге, куда ей надо, маскарад бросила и отправлятся домой, как бытто не её дело.

Вдруг представляется дело в ту саму тюрьму: такой-то Овсянников, стольки-то лет, осужоный на смертную казнь. На полевым суде должен быть казнен в двадцать четыре часа. Вывели туда на площадь Овсянникова и государь приехал и князья, сенато́ры приехали, графы́ — весь город их знат. Приносют доску, готовили висилицу. Полевой суд читат приговор: осужон за заговор на государя (нельзя же было его по таким делам судить). Ну а часы на ём именные и перстень, и обращатся он тогда к судьям: «Господа судьи, я никуда не ходил, за што я должо́н смерть принять изнапра́слина

?» Зуби́лся он перед смертью.

Тогда закричал ему Костентин Павлыч: «Ты не знаешь, про то начальство знат! Ну читай ему кафермацию!» Тут и священник. Грехи отпущать ему подошел, а он повернулся, к чорту его послал. Ну, тут два столба кленова да перекладина соснова, скамейка, и яма тут жа вырыта; сымают с его тюремну одёжу, и палач надеёт ему холстову рубаху, смотрит — часы именны, Костентина Павлыча Романова; взглянул на праву руку — перстень его же. Он опешил. «Скрывай его!» кричит Костентин Павлыч. «Не могу, ваше высочество, фамилию вашу скрывать

, заслуги ваши! Так што прошу осмотреть, не могу казнить!»

Выходит тут к ешафоту жена его и говорит перед всеми: «Ах ты, негодяй, негодяй! не стыдно глазам твоим, за свою жану хотел казнить человека неповинного». Наговорила ему всяких приятностев, ушла в народ. Констентин Павлыч от сраму такова провалился бы лучше: пал на извощика и уехал. Приехал домой, жены нету. «Уехала», говорят: «тем часом».

Сел на тройку, айда ее догонять. Гнал, гнал — ее и след простыл. На одном постоялом дворе узнал — жена там. Кто то ему шепнул. Стал спрашивать, как бы ему из женского полу разжиться; приходит к ей эта женщина, — так и так, говорит. Надела маску, и вот пошла у их беседа. Дама такая знатная, пышная да белая, повернула хвостом — доклад сделала. Забыл Костентин Павлыч и жену свою — на груди на белой заснул. Утром просыпатся, а ей уж давно нет, и записку написала, оставила. «Хорошо», говорит: «тебе, сукину сыну, со своей жаной гулять, а других за это на смерть посылать!» Ну он, как ошеломленный: «Неужели», говорит: «она, сволочь, могла со мной проспать?»

Ну дальше я забыл, — не помню што уж там было.

35. ПРО ДОЧЬ МЕНЬШИКОВА И ПЕТРА ПЕРВОГО