Русская сказка. Избранные мастера

Вполне понятна связь между исполнительским материалом и поэтикой. Так, сказка почти не знает ремарок. Это естественно. В них нет надобности, так как сказочник дополняет рассказ игрой. Он — не писатель, но рассказчик, он не только передает сюжет, не только воспроизводит словом тот или иной эпизод, но он живописует его собственным жестом, мимикой, игрой лица. Иногда жест и мимика получают такое значение, что являются доминирующими в передаче рассказа, и происходит как бы некоторая театрализация рассказа.

Собирательница сказки на севере, И. В. Карнаухова так описывает манеру одного из сказителей: «Он настолько детально и обильно изображает все то, что он говорит, что уже не жесты его являются иллюстрацией к рассказу, а рассказ является простым пояснением, подписьх к его изображению».[23]

Чем больше идут сказочники по пути психологизации, тем сильнее проявляются у них и эти элементы. Это опять-таки очень наглядно — в сказках Винокуровой. У нее очень часто встречается и несет самостоятельное значение жест. Диалог у нее сопровождается описанием движений и мимики, и часто в нем можно уже видеть высокую степень мастерства — одним только движением или жестом характеризуется какое-нибудь подчас сложное переживание героя. Возьмем ту же сказку об орле-царевиче. Иван-купеческий сын обещает кормить орла: «в сутки по барану». Приносит отцу, обсказывает все. Отец помолчал. «Ето, говорит, дорого». В той же сказке: герой в своих скитаниях дошел до того, что ему уже нечего есть и «ни купить, ни нанять ничего нельзя». У него остается только один заплесневелый сухарик. Он решил помочить его в воде и съесть. Но этот кусок вырывает у него рыба. «Он упрекнул рыбу за то, что она у него, у прохожего, «остальной кусочек» взяла, «плечом пожал и пошел дальше». Можно также напомнить сцену в сказке «Колдун и ученик», где настроения отца и сына удачно подчеркивается изображением движений: жеребец (сын старика) начинает сердиться, лапой бьет

, — пьяный же старик, у которого в хмелю вышел наружу скрытый до того гнев, хлещет коня, дергает поводом и т. д. Наконец, в разобранном выше варианте сказки «Брат и сестра» (в винокуровской же редакции) жестами и движениями воссоздается яркая и отчетливая картина сложных переживаний героини. Аналогичные зарисовки находим у Ломтева, Кошкарова (Антона Чирошника) и других сказочников, в творчестве которых сильна психологическая струя.

Обычно очень мало развит и рисунок портрета. Портрет в сказке, по большей части, носит черты идеализованные, не реальные. «Был у них взгляд ясного сокола, брови у них были черного соболя. Личико было белое и щочки у них алые...» Или же передается описательно: «ни в сказке сказать ни пером описать». Отдельные же реалистические черты каких-нибудь персонажей воспроизводятся, вернее — поясняются, движениями и мимикой рассказчика. Но иногда уже — особенно в позднейших записях — можно найти и четкий словесный рисунок. У Винокуровой: «неоткуль прибегает к нему мальчик, в коротеньком сертучке и чорненьская фуражка». Необычайное мастерство изобразительности — в сказках Антона Чирошника: «Женщина она (жена великого князя Константина Павловича) жирная, здоровая была: грудь это у ней, задок — так ходуном и ходит». Или возьмите портретный рисунок дочери графа Воронцова: «он глядит — тут кудри, пудры, румяна, белила, духами такими-то заграничными несет, глазки ему так и эдак щурит...»

Рыцарь Гуак.

Иногда удается как бы подглядеть, как происходит в процессе рассказывания развитие и обогащение основных элементов сказочной поэтики. Здесь несомненно, не малую роль играет и обратное влияние аудитории. Чуткость ее, взаимодействие с ней, ее прямые вопросы и указания. Превосходный, методически ценный, пример находим в сборнике украинских сказок, собранных О. Раздольским. При рассказывании сказки о верной жене, во врема эпизода с переодеванием в мужское платье, один из присутствующих заметил: «А вуса мала?» (т. е. а усы были?), на что сказочник, ни на минуту не задумавшись, сейчас же ответил: «Помастила помадой пару рази, та й виросли йак йіжови».[24] Очень возможно, что при следующих передачах этой сказки сказитель уже сам отмечал это наличие усов и мазанье помадой.

Сравнительно мало развиты в сказке пейзажи, образы природы. В традиционной поэтике сказки пейзаж играет самую незначительную роль и обычно бывает едва только намечен. Некоторые исследователи отмечают даже, что «описания природы совершенно чужды народной поэзии», так думал, напр., Е. Аничков. Более глубокими и верными представляются наблюдения Е. Н. Елеонской. «Пейзаж в сказке, — пишет она, — занимает вообще мало места; ему уделяется внимание лишь тогда, когда им обусловлено действие, развивающееся в сказке, поэтому две-три резкие черты бывают достаточны, чтобы определить внешние условия событий. Эти черты обычно одни и те же, установившиеся, застывшие (крутая гора, дремучий лес, синее море и т. д.).[25]