Русская сказка. Избранные мастера

Немецкий исследователь Löwis-of-Menar в последней своей работе обратил внимание на особенное значение в русской сказке диалога. По мнению исследователя, в этой диалогической форме — наиболее существенное различие между художественной структурой русской и западно-европейской сказки.[28]

По едва ли всегда диалог был характернейшим отличием русской сказки. Древнейшие записи, по большей части, дают преобладание сказа, а не диалога. И в поздних записях, в сказках «классических», т. е. волшебно-фантастических, с богато выдержанной сказочной обрядностью, еще очень сильна сказовая стихия. Примером могут служить: сказки Чупрова, отчасти Семенова, та единственная сказка, которая записана у замечательной сказительницы-классика, Тараевой; сказ преобладает и в некоторых сказках Новопольцева.

Заметную и значительную эволюцию проделывает и диалог. Обычно диалогическая речь в сказке — схематична. Все действующие лица говорят одним и тем же языком, связь речи и характера отсутствует. Но у отдельных сказочников мы можем наблюдать попытки овладеть характером чужой речи и индивидуализировать ее. Одним из таких сказочников является Аксаментов, у которого уже довольно отчетливо видно стремление уловить для каждого персонажа его особую манеру разговора и оттенками речи передать их настроения. Речи солдата в его передаче резко отличаются от речевой манеры графских или королевских дочерей, в особенности в специфических солдатских сказках: в речи представителей социальных верхов преобладают «вежливые» формы обращения («вы» вм. обычного «ты»), уменьшительные и ласкательные формы, стремление к «городскому» выговору («что», «конечно» и т. п.). Речь солдата индивидуализируется в зависимости от его роли и положения. В обращении к дочери французского короля, когда он приходит к ней под видом принца (№ 23), чувствуется определенное стремление подражать, «вежливой» манере речи: «Нет, не гля чего (огонь зажигать). А то, за чем вы меня пригласили, за тем я и пришел»... «Что же, душечка, мне теперь нужно уезжать»... и т. д. Его тон меняется, когда он говорит с той же царевной, но уже чувствуя себя победителем. «Да он — принец, да дурак!..» В разговоре с государем или великим князем речь солдата носит типично-казенный характер со всевозможными: «точно так», «слушаюсь», «виноват» и проч.

В сказке о деревянном орле он с большим искусством воспроизводит групповой диалог: «Вот оне, значит, пошли и между собой дорогою говорят: «вот, братцы, теперя зайдем в кабак, опохмелимся и подем свое ремесло кажный исполнять». Вот оне заходют в кабак: первый берет бутылку — выпили; потом берет второй другую: «давай ишшо выпьем». Третий, как орельщик: «и моя ложка не шшербатая — и мне бутылку надо вжать».

Особенно остры и типичны диалоги в сказках узко-бытовых: в сказках о попах, о барах, о цыганах, в разнообразных сказках-анекдотах. Примером могут служить соответственые сказки Новопольцева (№№ 6 и 7), хотя в сказках волшебных его диалог сравнительно мало индивидуализирован. Наконец, есть сказки, которые можно назвать чисто диалогическими, в которых нет никакого действия и все сводится к какому-нибудь остро переданному диалогу: споры мужа с женой, ссора женщин. Блестящим примером может служить сказка о рябке, записанная на Урале от крестьянки М. И. Вдовкиной.

Весьма значительно на диалоге и всей структуре сказки сказывается книжное влияние. Огромная роль книги в развитии устного творчества еще не изучена со сколько-нибудь достаточной полнотой. Принято думать, что лучшие сказочники — всегда неграмотны; что вообще гргмотность и книжная культура являются разрушающими факторами в жизни сказки и устного творчества в целом. Все подобные утверждения очень мало проверены и в значительной степени покоятся на априорных и традиционных воззрениях на сущность «народной словесности».

Внимательные изучения последних лет — в особенности работы Наумана и Иона Майера в Германии — обнаружили как раз обратное явление. Выясняется, что устное творчество беспрерывно опирается на книгу, находя в ней новые творческие источники. Очень многие из памятников современного фольклора являются, так сказать, вторичным образованием, памятником, занесенным в устно-народную среду и закрепленным в ней книжными источниками. Так, целый ряд записей сказки о золотой рыбке является уже отражением не непосредственно устной традиции, но пушкинской сказки. Сильно повлиял пушкинский текст и на сказку о чудесном сыне (сюжет «Царя Салтана»). Целый ряд разнообразных литературных памятников вошел в народную среду посредством лубочной литературы, в необозримом репертуаре которой встречаются и рыцарские романы, и сентиментально-мещанские повести, и классики, и те же произведения устного творчества, которые, таким образом, вторично попадают в свою среду, но в измененном виде и в новой формации.