Русская сказка. Избранные мастера

Хорошо, в этой публике — больший хоронится за среднего а средний хоронится за меньшего, а от меньшего ответу нет. Выходит опеть его сын середний, Василий-царевич. — «Батюшка! не охота мне царство в чужи люди дать, вешши привезти тебе, в руки сдать». — «Ну, дитя мое милое! Наше добро нам и пойдёт!»

Вот ходит Василий-царевич по конюшням и выбирает себе коня неезжалого, уздает он узду опеть неузданную, и берёт он плётку нехлёстанную. Опять кладёт двенадцать подпруг с подпругою не ради басы, а ради крепости, ради крепости богатырские, славушки молодецькие. Поехал он, царевич, дорожку. Видели, што садится, а не видели, в кою сторону укатился. Вот он опять доезжает до этой горы. На полугоре лежит плита и на этой плите подпись подписана и подрезь подрезана: «Три дороги раста́ни. Дорогой самому голодному быть — ехать, а в другую — сам сыт, да конь голоден, а в третью — с девицей спать». Вот он обратился: «Как я не поеду на голодном коне, а самому долго не жить, а с девицей спать — эта дорога для меня весьма лучшая!» И опеть поворотил с девицей спать.

Доезжает он до терему. Вдруг девица: «Душечка и́дет, я выйду, из седла его выну. Хлеба-соли кушать со мной и спать опочевать». — «А я хлеба-соли кушать не хочу, а отдохну, до́рожка не скоро́ спать». — «А, добрый молодец, чарьской сын, не торопись ехать, а торопись кормить». Вот он опеть с простого сердцу лег на кровать. А она его опеть туды. «Кто летит?» — «Василий-царевич!» — «А кто сидит?» — «Федор-царевич!» — «Ну, како́во же, братанушка, сиди́ть?» — «Да не худо. С голоду не уморит, да и насыта не накормит — фунт хлеба да фунт воды. Эка, па́ря, вот попали!» Вот и сидят, молодци-то царские дети. (Дальше рассказывается в тех же точно выражениях, как отец созывает пир и как уже младший сын Иван-царевич вызывается ехать к Синеглазке.)

Доехал до дорог до раста́ни и поворотил он на ту дорогу, где самому голодному быть. Ну и доезжает он до терему. Стоит терем, избушка на курье ножке, на собачьей голёшке. — «Эта избушка — к лесу задо́м, а ко мне передо́м!» Эта избушка повернулась к лесу задо́м, а к нему передо́м. Обратился он в эту фатерку, и сидит там старушка баба-яга старых лет. Шолковый ку́жель мечеть, а нитки через грядки бросаеть. — «А — говорит — руського духу не видала: русськяя коська сама ко мне пришла. И я этого человека изжарю, на белой свет не опушшу». — «Ах ты, бабушка яга, одна ты нога, ты, не поймавши птицу, теребишь еѐ, а, не узнавши ты мо́лодца хулишь. Ты бы сейчас скочила, столп отдёрнула и си́телем

потрясла и говядинки принесла, напоила меня, накормила доброго молодца, дорожного человека, и гля ночи постелю собрала; улёгся бы я на покой бы, а ты села бы ко мне ко зголовью, стала бы спрашивать, а я стал бы сказывать: чей да откуль, милый человек, как тебя зовуть».

Вот эта старушка всё дело исправила, его накормила, как следует, и ко зголовьицю села и стала спрашивать, а он стал сказывать. — «Чей ты, милый, да откудь, да как тебя зовуть? Какие ты земли, да какие ты орды, какого отчя, матери сын?» — «Вот я, бабушка, из такого-то царства, из дальнего я государства, царской я сын Иван-царевич. Поехал я за тридевять земель и за тридевять озёр, в дальнее государство, к девке Синеглазке, за живой водой и за молодой от своего

оча-[отца]-родителя я послом настояшшим». — «Ну, дитя моё милое! она, эта самая сильная богатырка, она мне родная племянка, а брату моему дочка; не знаешь ты, получишь ли, милый, добро».

Вот он поутру вставаёт ранёхонько и умывается белёшенько. На все цетыре поклонился и ей за ночлег поблагодарил. — «Не стоит благодарности, Иван-царевич! каждому полагается ночлег и пешему и конному и голому и богатому, всяким людям. Оставь ты своего коня у меня, а поезжай на моём коне в эту дорожку. Мой конь бо́льшая

[больше], и палица моя по́грузняя». Вот он оставил у старушки коня; поехал на ее́ коне. Этот конь способнее, лушее его бежит.

И и́дет он близко ли, далеко ли. Не скоро дело ди́ется, не скоро сказка сказывается, и он вперед подвигается. Вот и день до ночи коротается, вот он завидел: стоит впереде́ терем, избушка о курьих ножках, о собачьей голёшке. — «Ах ты, терем-избушка на курьих ножках! Ты повернись к лесу задо́м, а ко мне передо́м, мне не век вековать, одна темная ночь ночевать. Как мне из этой фатерки зайти, так и выйти, как заехать, так и выехать!» Вот эта фатерка обернулась к лесу задо̀м, а к ему передо́м, как он подъехал. Вдруг конь услышал и заржал, а этот откликнулся пушше, потому што быва́ли одностадные.