Русская Вандея

В газетах писали, что он член Совета Народных Комиссаров, этому мало кто верил. Осважные газеты очень часто захватывали в плен или задерживали в тылу то Коллонтай, то мать Троцкого с громадным количеством агитационной литературы.

Задержанных привели к самому Мамонтову.

– Дни ваши сочтены, – сказал им генерал. – Я требую от вас только чистосердечного признания. В противном случае смерть ваша будет горька.

В чем могли каяться комиссары перед белым вождем? Они разделили общую участь, выпадавшую на долю пленных ответственных работников[118].

Известие о действиях Мамонтова в тылу красных свалилось широкой публике белого стана как снег на голову.

О затеянном предприятии никто не знал, и даже на севере Дона, где сформировался корпус, не догадывались об его назначении. Перерезав фронт и нырнув в Совдепию, он словно в воду канул. Долгое время не было ни слуху ни духу.

И вдруг, по словам поэта, всех как варом обожгло.

– Мамонтов в глубоком тылу у красных, почти у ворот Москвы, – облетела в середине августа головокружительная новость весь белый стан, от матушки-Волги до батюшки-Днепра.

Молниеносный генерал ухитрился даже прислать телеграмму в штаб армии:

«Дела наши блестящи. Пленных забираем тысячами. Рассеяны все резервы советской армии. Ведем бои без потерь. Все здоровы, бодры и неудержимо рвутся в Москву скорей сокрушить комиссарское царство. Да здравствует Тихий Дон!»[119]

Общее внимание сразу приковалось к «полету донской стрелы».

При тогдашнем изумительном легковерии, при быстром переходе от одного настроения к другому, от полного отчаяния к беспредельному оптимизму и наоборот, теперь многим и впрямь начало казаться, что участь Москвы решена и песня большевиков спета.

Более серьезных и менее экспансивных людей несколько смущало сообщение о том, что блестящий успех достигается без потерь. Где же это слыхано? Что же это за бескровная победа и велика ли ее ценность?

Так или иначе, стало о чем говорить.

У журналистов появилась новая тема для блудословия и вранья. То сообщали, что Мамонтовым захвачен поезд Троцкого, то брали в плен его любимую собаку. В заключение снова арестовали, на этот раз почему-то в Батуме, мать сугубо ненавистного наркома.

Виктор Севский поспешил причислить Мамонтова к лику первоклассных казачьих героев и посвятил ему несколько страниц в своих святцах, носивших название «Донская Волна».

Точно в честь новоявленного святого, составлялись целые акафисты Мамонтову, писались его жития, не уступавшие по достоинствам и достоверности творениям митрополита Макария, автора Четий-Миней.

Новочеркасский адвокат Павел Казмичев соловьем заливался в своей «Легенде о Мамонтове», помещенной в «Донских Ведомостях»[120]

.

«…Есть люди, делающие бурю. Они не выносят покоя. В них заложены огромные силы, ищущие выхода в неустанном напряжении, в непрерывной борьбе и вечном кипении. Если не дать выхода этим силам, они пожирают человека. Одни спиваются, другие кончают жизнь самоубийством, третьи делают бурю. Таким человеком, делающим бурю, является Мамонтов.

Расспросите о нем тех, кто окружал его в жизни раньше. О нем скажут: «Беспокойный Мамонтов! Неуживчивый Мамонтов. Дольше месяца не служил на одном месте. Менял службу. Менял полки. Много хлопот доставлял начальству. Много тревог своим близким. Зря ставил на карту свою жизнь и чужую. Играл смертью своей и чужой».

«И уже бессмертный… Апофеоз… Апофеоз казачества!»

И вдруг в Козлове крики: «Казаки! Казаки!»

И в Тамбове крики: «Казаки! Казаки!» В Туле крики: «Казаки! Казаки!» Где казаки? Какие тут казаки? Донские казаки. Пошли на Москву. Казаки идут на Москву, вот они. Вот они.

Вы можете себе представить, какими потрясающими раскатами грома пронеслись эти крики в мертвой тишине придушенных сел и деревень… Ведь это же чудо! Это от бога!

Огненная легенда красными сполохами закружилась и полетела от села к селу, от деревни к деревне… Где-нибудь на краю Олонецкой губернии, ночью, кряхтя, молитвенно шепчет трепетными губами несчастный, все потерявший старик: «Слава тебе, господи! Казаки завтра здесь будут… Воля к нам пришла». А еще где-нибудь на далеком севере, в келье, монах-живописец в исступленной мечте рисует Мамонтова на белом коне в образе Георгия-победоносца».

Менее поэтичный Павел Михайлович Агеев характеризовал подвиг Мамонтова короче и выразительнее:

«Генерала Гусельщикова зовут генералом от побед. Мамонтов еще выше. Он, победив пространство, вместе с тем победил русского человека, его предубеждение против казака, создал казачье настроение во вражьем стане»[121].

До таких геркулесовых столпов доходило тогда самообольщение казакоманов.

– Неужели белые генералы думают захватить Москву налетом, оторвавшись верст на двести от фронта? – сказал Троцкий», – сообщали «Донские Ведомости» со слов «Правды» в том же номере, где Казмичев канонизировал Мамонтова.

– Надо положить конец безнаказанному разбойничанью Мамонтова! – сказали наконец в Советской России[122], после чего, в ответ на смелый набег донцов, красные нажали от Волги до Хопра.