Русские мыслители

Сходным же образом Шеллинг учил: если желаете узнать, что именно делает произведение искусства прекрасным или что придает неповторимое своеобразие историческому периоду, — необходимо использовать методы, отличаю­щиеся от методов научного опыта, классификации, индук­ции, дедукции и тому подобных приемов, свойственных естествознанию. Согласно этой доктрине, ежели вы наме­рены уразуметь, откуда взялся великий духовный переворот, называемый Французской революцией, или почему Гетев- ский «Фауст» глубже Вольтеровских трагедий, то применять методы психологические и социологические, в общих чер­тах обрисованные, допустим, Кондильяком или Кондорсэ, вполне бесполезно. Если вы не обладаете проницатель­ным воображением, дозволяющим постичь «внутреннюю», умственную и чувственную — духовную — жизнь личности, общества, исторического периода; «внутренние цели», «суть» учреждений, народов, церквей, — вы навеки останетесь неспособны пояснить, отчего одни сочетания способны сли­ваться в «единства», а другие — нет: отчего известные звуки, слова или действия уместны в составе целого и отлично в него вписываются, а другие — ни в коем случае. Не играет роли: «объясняете» вы человеческий характер, или подъем общественного движения, или рост политической партии, или блеск философской школы, или расцвет мистических воззрений на действительность. И это, согласно взглядам, здесь обсуждаемым, не случайно. Действительность не про­сто органична, действительность целостна — иными словами, составные части ее не просто связаны случайными отноше­ниями, не просто образуют структуру либо гармонию, в коих каждый элемент рассматривается как «неотъемлемо нуж­ный» благодаря расположению прочих элементов — помимо этого, он «отражает» или «выражает» остальные элементы, ибо наличествует единый Дух («Идея», «Абсолют»), неповто­римым аспектом или артикуляцией которого предстает все существующее — и чем явственнее аспект, чем живее и гибче артикуляция, тем «глубже» и «реальнее» вещь или понятие. Философия «верна» пропорционально

тому, сколь точно опи­сывает она фазу, достигнутую Абсолютом или Идеей на каж­дой стадии развития. Поэт наделен гениальностью, а госу­дарственный муж — величием лишь в той степени, в которой они питаются «духом» окружающей среды — национальной, культурной, общественной — и

выражают

его; здесь нали­чествует «воплощенное» самоосуществление вселенского Духа, пантеистически воспринимаемого как вездесущее Божество. И если произведение искусства мертво, или неес­тественно, или пошло — значит, оно является простой слу­чайностью во вселенском развитии. Искусство, философия, религия — только усилия, прилагаемые «замкнутыми средо­точиями», смертными людьми к ощущению и выражению «эха» космической гармонии. Земное человеческое существо ограниченно и конечно, его мировоззрение всегда останется фрагментарным — однако, чем глубже личность, тем крупнее и богаче окажется доступный ей фрагмент. Отсюда проис­текает высокомерное пренебрежение, с которым подобные мыслители отзываются о «чисто» эмпирическом или «меха­ническом», о повседневном опыте, копящемся в мире, чьи обитатели остаются глухи ко внутренней гармонии — той, без коей ничего на свете нельзя уразуметь верно.

Случалось, романтические критики полагали себя не про­стыми открывателями природы различных видов познания, мысли, чувства — дотоле не обнаруженной или исследо­ванной неверно, — а созидателями новых космологичес­ких систем, новых вер, новых видов жизни: по сути, оруди­ями духовного искупления, используемыми вселенной для «самоосуществления». Ныне их метафизические вымыслы почти полностью — осмелюсь добавить: по счастью — забыты; но свет, вовремя пролитый ими на искусство, исто­рию и религию, преобразил мышление всего Запада. Уделяя огромное внимание бессознательной работе воображения человеческого, роли иррациональных факторов, символов и мифов, наличию в мире не поддающихся анализу близких подобий и полных противоположностей, фундаменталь­ных, однако неощутимых связей и различий, идущих враз­рез общепринятым направлениям рассудочной, рациональ­ной классификации, романтики зачастую совершенно свежо и весьма успешно повествовали об истоках поэтического вдохновения, религиозного опыта, политического таланта; они удачно соотносили искусство и общественное развитие, личность и массу, нравственные идеалы и факты, почерпну­тые из эстетики или биологии. Их объяснения звучали куда убедительнее бытовавших дотоле — в любом случае, гораздо разумнее, чем доктрины восемнадцатого столетия, не зани­мавшиеся подобными темами систематически, предоставляв­шие поэтам и прозаикам, склонным к мистике, лишь изредка и случайно высказываться по этим поводам.