Русские мыслители

А первообразом таких искренних, подчас по-детски простодушных, а подчас и яростных народных заступни­ков, праведных мучеников, рвавшихся защитить униженных и оскорбленных, — действительным историческим вопло­щением этой чисто русской разновидности нравственного героизма, — служил Виссарион Григорьевич Белинский. Имя его стало величайшим русским мифом девятнадцатого столетия, по вполне понятным причинам ненавистным для сторонников самодержавия, Православной Церкви, народ­ности; неприятным для изящных и привередливых привер­женцев западного классицизма, — но, по тем же причинам, Белинский сделался идеализированным предтечей и русских реформаторов, и русских революционеров, орудовавших во второй половине века. В совершенно буквальном смыс­ле он был одним из основоположников движения, кончив­шегося в 1917 году разгромом общественного устройства, которое Белинский обличал и все яростнее бранил до конца своих дней. Вряд ли хоть один радикальный русский писатель не заявлял в свое время, что числит себя учеником и после­дователем Белинского — и не всякий либеральный автор отрицал это. Даже столь нерешительные и робкие предста­вители оппозиции, как Анненков и Тургенев, чтили память Белинского; даже консерватор Гончаров, служивший прави­тельственным цензором, звал Белинского лучшим из когда- либо встречавшихся ему людей. А по-настоящему левые писатели 1860-х годов — Добролюбов и Чернышевский, открыто и громко призывавшие к революции, Некрасов, Лавров, Михайловский, — и явившиеся по их стопам соци­алисты и коммунисты — Плеханов, Мартов и Ленин со товарищи, — формально признавали: Белинский, наравне с Герценом, величайший герой героических 1840-х, когда, согласно устоявшемуся представлению, в Российской импе­рии началась организованная борьба за полную обществен­ную и политическую свободу, экономическое и гражданское равенство.

Из вышеизложенного понятно: Белинского не назовешь иначе, как поразительной фигурой в истории русской общест­венной мысли. Люди, читавшие воспоминания его друзей — Герцена, Тургенева и, конечно же, Анненкова, сами поймут: иначе не скажешь. А вот на Западе — причем даже ныне — Белинский сравнительно безвестен. Впрочем, всякий, хоть мало-мальски начитанный в произведениях Белинского, подтвердит: человек этот выступил отцом «социальной» литературной критики — не только в России, но, возможно, даже и во всей Европе, — самым даровитым и страшным врагом эстетического, религиозного и мистического миро­воззрения. Целое девятнадцатое столетие вели русские кри­тики битву по поводу взглядов Белинского, ломая копья из-за двух несовместимых подходов к искусству и, следовательно, к жизни. Всю свою жизнь Белинский нуждался, писал ради заработка — и, естественно, помногу. Бульшая часть его сочинений — итог работы в лихорадочной спешке, а весьма значительная часть — вообще поденщина, состряпанная «без божества, без вдохновенья». Но, вопреки всей враж­дебной критике, обрушившейся на Белинского еще в самом начале его собственной критической карьеры (замечу, кстати: Белинский по сей день остается предметом ожесточенных прений — пожалуй, мало кто из людей, умерших более сто­летия тому назад, вызывает у ныне здравствующих русских столько восторга и столько ненависти), наилучшие про­изведения его считаются классическими и бессмертными. В Советском Союзе почетное место среди классиков ему обеспечено государством: Белинский, неустанно боров­шийся против догмы и приспособленчества, уже давно кано­низирован и пожалован титулом одного из провозвестников «светлого будущего», отцов-основателей новой идеологии. А на Западе нравственные и политические вопросы, занимав­шие Белинского при жизни, остаются нерешенными доныне. Одно это уже должно рождать у наших современников инте­рес к Белинскому.