Русские символисты: этюды и разыскания

6 октября в Париж приехал К. Д. Бальмонт[526]. Брюсов увиделся с другом и соратником своей поэтической молодости вновь после нескольких лет разлуки (с 1906 г. Бальмонт жил за границей, в России ему угрожали административные преследования за антиправительственные стихи) и заочных конфликтов — Бальмонт был глубоко задет той нелицеприятной критикой, которой подверг Брюсов его поэтические сборники второй половины 1900-х гг. Вопреки опасениям обоих, им удалось найти общий язык. «Сегодня я был у Бальмонта, — сообщал Брюсов жене 7 октября. — Он был очень мил, очень ласков, очень рад меня видеть. Мы целовались, смеялись, говорили без конца, читали друг другу стихи, вспоминали прошлое. Одним словом, встреча вышла самая удачная. Кажется, он боялся худшего». «Он очень изменился, — писал Брюсов о Бальмонте 10 октября. — Поумнел. Видит и понимает свои недостатки, чего прежде не было никогда. В общем, я все же очень счастлив, что вновь обрел. Думаю бывать у него очень часто». Общение с Бальмонтом стало почти ежедневным. Восстановление старой дружеской связи отчасти компенсировало Брюсову скудость впечатлений от контактов с французскими литераторами. 11 октября Брюсов написал сонет, обращенный к Бальмонту, в котором воссоздал образ поэта на фоне ночного Парижа

[527]. Бальмонт познакомил Брюсова с Полем Буайе (1864–1949) — французским ученым, преподавателем русского языка в парижской «Школе восточных языков»[528]

. «Были мы с Б<альмонтом> у професс<ора> Буайэ, — писал Брюсов 17 октября, на следующий день после визита, — и это было очень приятно. Буайэ — культурный, просвещенный человек, знаток русской литературы; он говорит по-русски не хуже m-r Иронделя[529], но мы говорили по-французски». 19 октября Брюсов проводил Бальмонта в Англию.

В письмах к жене Брюсов рассказывает также о посещении Folie-Berg`ere (14 октября: «Вчера вечером, по совету Бальмонтов, я был в Folie-Berg`ere. Действительно, балет поразителен. Красочное впечатление — единственное, и танцуют очень хорошо»), художественной выставки «Осенний салон» (18 октября: «Днем вчера был с m-lle Laurencin на conf'erence в Salon d’Automne. Было скучно. После гуляли с ней Champs Elis'ees»), о полетах авиаторов (21 октября: «Сегодня <…> весь день я провел в Juvisy, на Port Aviation. Видел, наконец, летающих людей — Voisin, Lambert и др. Сказать правду, действительность не многим отличается от синематографа. Но в общем образ летящего аэроплана очень красив, изящен, строг») и т. д. Брюсов касается в письмах и собственно творческих вопросов. «Стихи по-прежнему не удаются, — признавался от 6 октября. — Словно какой-то источник во мне иссяк. Нет рифм, нет слов для стихов». Зато в Париже Брюсов с увлечением отдается работе над своим вторым романом, первоначально задуманным под заглавием «Семь смертных грехов»[530] — полуфантастической антиутопией, действие которой перенесено в отдаленное будущее, но в утрированном виде отражает хорошо знакомые черты современной писателю действительности. «…Успеваю за день написать два письма, две страницы романа», — сообщал Брюсов жене 21 октября.

Картины Парижа оказались для Брюсова в работе над этим произведением самым благодарным материалом. Осенью 1909 г. французская столица раскрылась ему как современный Вавилон, олицетворение новейшей цивилизации со всеми ее противоречиями и контрастами. Брюсов рискнул познакомиться с Парижем в специфическом ракурсе — с потаенной, «ночной» изнанкой большого города, с гнездящимися в нем пороками и соблазнами. Со всей откровенностью он признавался об этом жене в письме от 23 сентября:

«По моим письмам Ты поняла, что я провожу время „не совсем хорошо“. Так оно, по Твоей терминологии, и есть. Но я хочу очень усердно убеждать Тебя, что это мне просто „необходимо“ в жизни. Во всех моих писаниях, в стихах и прозе, я часто подходил к вопросам о всем темном в жизни и в душе. И это темное до сих пор знал я почти только по догадке, да по жалким его отражениям у нас в Москве. Здесь представляется мне случай в самом, так сказать, горниле „зла“ посмотреть на него, лицом к лицу. Чувствую себя как Дантэ, сходящий в Ад, и, конечно, как Дантэ, надеюсь выйти из Ада к Раю, и вынести на землю бессмертную песню.

За меня не бойся. Силы воли у меня достаточно для каких угодно соблазнов. Да и во всем том, что я здесь вижу, я не встречаю никакого соблазна. Испытываю только любопытство. Ты знаешь, например, как я чужд всякого увлечения красивыми мужчинами. Но кафе гомосексуалистов (Caf'e Palmier’s) любопытно мне до крайности. Я провел там вечер до поздней ночи, наблюдая женственных юношей и мужественных женщин, слушая их разговоры, всматриваясь в их повадки. Пойду туда еще раз. То же и приют морфинистов (нечего прибавлять, что сам я морфия не касаюсь больше).