Русский ад. Книга первая

Читаем – вслух – страницу за страницей. «Да-а, – говорит, – а текст-то с дефектиками. Раиса Максимовна тоже так считает. Говорит – души в тексте нет». Начал править. Надиктовывает стенографисткам новые куски. Логика рассыпается, но спорить с ним уже бессмысленно. Машинистки все быстро перепечатали. Горбачев – на «Автоваз», выходит на трибуну, по бумажке читает начало своей речи, возбуждается (вспоминает, видимо, что в Питере его кто-то недавно назвал «трибуном») и отрывается от текста. Излагает основные мысли, а дальше – тупик. Открывает следующую страницу, но об этом он вроде бы уже сказал. Листает дальше – и об этом он только что говорил…

И – бег по кругу!

…Кто, кто организовал весь этот кошмар на стадионе в Сумгаите, когда отрезанная голова армянского мальчика стала – вдруг – футбольным мячом? Какова истинная роль в карабахских событиях восточного филиала «Бай Прокси»?

В Карабахе появились лозунги: «Ленин, партия, Горбачев. Сталин, Берия, Лигачев!»

Кто придумал? Точнее – подсказал?

Чья поэзия? Кто сочиняет рифмы?

Главный вопрос: почему Горбачев после событий в Сумгаите (именно после Сумгаита) стал так бояться американцев?

Отставка Алиева, и сразу – Карабах.

Совпадение?

Резня в Сумгаите повергла Алиева в ужас. Почти 14 лет Гейдар Алиевич возглавлял Азербайджан. Здесь никогда не было национальной междоусобицы, даже скрытой.

Какая междоусобица, когда вокруг столько пустой земли!

Баку Сумгаит, Степанакерт всегда жили очень дружно, легко… – а что творилось по праздникам на городских стадионах, когда известные азербайджанские певцы по-армянски пели их национальные песни!

Разумеется, после болезни Гейдара Алиевича быстро вывели из состава Политбюро, но он оставался пока членом ЦК, то есть пропуск на Старую площадь у него еще был.

3 марта 1988 года, в 9.00 утра, Алиев без предупреждения, без звонка вошел в приемную Георгия Разумовского, секретаря ЦК.

Пригласил его помощника, коротко сказал, что события в Сумгаите – это начало конца их страны, смертельный удар по Советскому Союзу, поэтому он категорически требует, чтобы секретарь ЦК Разумовский выслушал его доводы: секретариат ЦК должен знать соображения Первого секретаря ЦК КП Азербайджана Алиева («надеюсь, еще не поздно…») о ситуации как в самом Карабахе, так и в соседних районах, где испокон веков живут не только армяне, но и азербайджанцы.

Алиев всегда говорил тихо, у него – хрипловатые, слабые связки, это с детства, но он говорил так убежденно, так горячо и так ярко, что его голос, казалось, был слышен повсюду.

Разумовский растерялся. Он принял Гейдара Алиевича только после консультаций с Горбачевым, ближе к вечеру, к шести.

На пять минут.

Все это время Алиев тихо сидел на стуле в приемной, и никто не предложил дважды Герою Социалистического Труда чашку чая.

Разумовский сразу дал понять Алиеву: Генеральный секретарь ЦК КПСС уверен: события в Сумгаите – это дело рук самого Гейдара Алиева. Вот так! Коротко и глупо.

Как Гейдар Алиевич не двинул секретарю ЦК по его ярко – к меной физиономии, – загадка. Очень хотел, очень – и не смог, не так был воспитан, хотя полагалось бы, конечно, именно так, по губам! – Как вам на пенсии? – поинтересовался Разумовский, давая понять, что разговор закончен.

– Принял решение поработать на заводе… – Алиев встал и направился к выходу.

– На каком заводе? – опешил Разумовский. – Кем?

– Простым рабочим, Георгий.

– Как… рабочим? Зачем? Вы серьезно?

– В этом здании, Георгий, я говорю только серьезно.

Гейдар Алиевич в самом деле попросил Севу купить ему десять теплых байковых рубашек.

Списали? Тяжелая болезнь?

А он – на заводе, рабочим. В цехе. У станка.

– Врачи разрешили, Гейдар Алиевич? – Разумовский не верил собственным ушам.

– Буду работать, значит, выживу, Георгий… – И Алиев навсегда закрыл за собой двери Старой площади.

Скоро, через полтора года, Разумовский отправился консулом в Шанхай.

А Алиев станет Президентом.

«Главное в людях – власть над собой», – любила повторять Зарифа-ханум.

Властная, умная-но сколько в этой женщине было тепла!..

По вечерам, когда становилось совсем грустно, Гейдар Алиевич писал Зарифе Азизовне длинные-длинные письма. Шел в кабинет, брал чистый лист бумаги, ручку… и разговаривал с ней, как с живой. Он писал медленно, выводил каждую букву, потом долго читал (и перечитывал) свои слова, стопочкой, аккуратно складывал эти листки и сжигал их, листок за листком, листок за листком…

Три дня Гейдар Алиевич не разрешал ее похоронить. Не отдавал. Приезжал в морг, брал стул, садился рядом с Зарифой Азизовной, брал ее ледяную руку.

Не отдавал. Не мог расстаться.

Сидел долго, часами, боялся заплакать, боялся, что увидят.

Плакал его охранник, Саша Иванов, а Гейдар Алиевич держался.

Как? Никто не знает.

Держался как-то…

Никто не знал об его письмах Зарифе-ханум, даже Севиль и Ильхам. Гейдар Алиевич рвал листки и долго, не отрываясь, смотрел, как их уничтожает огонь. Дверь в его комнату-кабинет всегда закрывалась на ключ, дети не войдут… – ему казалось, теперь Зарифа-ханум знает о том, что он думает, что он пишет, чем он сейчас, без нее, живет…