Русский ад. Книга первая

Ведь ходили же слухи, что в эмиграции на КГБ работали многие (в 91-м Буковский прямо говорил об этом с Ельциным, хотя своего не достиг, Ельцин не пустил его в архивы КГБ, вместо Буковского рассекретить в этих архивах все, что можно рассекретить и нужно рассекретить, отправили Полторанина; Буковского больше всех интересовала Мария Васильевна Розанова, супруга Синявского). Что заграница, что «совок»: люди (не бесплатно, разумеется) присматривали друг за другом. Главное условие – не трепать великие имена: Брежнев, Андропов… Прежде всего – Юрий Владимирович, будущий генсек, боялся, что наружу вылезут его еврейские корни! – Смешно, конечно, но генсеки плохо держали удар против них лично. Самое верное – купить издателя. Финансировать, например, тот же «Синтаксис». И не только «Синтаксис»! Они (журнал) не задевают Брежнева? Андропова? Нет. Найдите хоть строчку!

Тогда ладно…

Платными агентами советской госбезопасности были: Урхо Калева Кекконен, Президент Финляндии, легендарная Индира Ганди (за дружбу с СССР она получала двести тысяч долларов в квартал – наличными, хотя личное состояние ее семьи – сродни Рокфеллеру)…

Да, у кого-то из близких к Солженицыну людей была эта роль: глаз да глаз. Иначе бы Андропов не успокоился. А он вдруг успокоился. Во всяком случае, с дачи Ростроповича, где Александр Исаевич жил «безо всяких прав, непрописанный, да еще в правительственной зоне, откуда выселить любого можно одним мизинцем», не выселяли. И – «не проверяли, не приходили».

Случайность? Все может быть. Только Солженицын не верил в случайности: к моменту высылки из СССР его предали почти все. Однополчане и бывшая жена, одноклассники, подельники, Союз писателей, священники…

Это трудно, очень трудно: быть таким одиноким.

Разве может человек совсем без людей?..

Тяжелая печать легла на его лицо. Александр Исаевич был похож на старца Зосиму: огромный лоб со следами вулканической работы интеллекта мыслителя, худые щеки с глубокой линией оврагов и – ледяные глаза.

Двенадцать лет литературного подполья: пишешь… даже не в стол, нет, в землю, – «захоронки», как он говорил! Солженицын закапывал тексты своих будущих книг так же, как бандиты прячут тела убитых ими людей, ибо земля – на себе проверено! – «хранит тайны надежнее всех…».

Двенадцать лет одиночества – и уже не чувствуешь «то слишком резкой тирады, то пафосного вскрика, то фальшивой связки в том месте, где надо бы иметь более верное крепление…». Да, с ним рядом была Наташа, но Наташа (как и сохраненная ему жизнь) есть Божий подарок; все разговоры с Наташей, почти все, были на самом деле его диалогом с самим собой: он и Наташа сроднились – довеку – в единое целое.

В Монтре, в этой сытой, фешенебельной Европе, сразу не понравившейся Александру Исаевичу своим безразличием ко всему, их с Наташей (какой был год? 74-й? 75-й?) пригласил на обед Владимир Набоков. – Александр Исаевич не любил Набокова, хотя и выдвинул его на Нобелевскую премию. (Кого из русских было еще выдвигать? Только Набокова.)

Ну что же, обед так обед, Солженицыны приглашение приняли, но, подъехав к роскошному отелю «Палас», где в небольшой… как бы квартире… все последние годы безвыездно жил Набоков, они не увидели самого Набокова (было условлено, он встретит их на улице, у входа).

Александр Исаевич оледенел. Что, неужели опять? Все, как с AT.? Учитель и ученик?

Сокрушение. Каменным надо родиться, чтобы такое вынести!

Не говоря Наташе ни слова (да она и сама все поняла), Александр Исаевич резко развернул свой «мерседес», и пообедали они вдвоем, молча, уединившись от всех.

Не удостоили, так сказать.

Барин, который хочет, чтобы ему кланялись?

А хоть бы и хочет. Что, не заслужил?

Результат страданий и борьбы: только Он, единственный… Он, тот, кто дал Александру Исаевичу жизнь, силы, мужество… и потом, через годы, после испытания, после сталинского лагеря, подарил ему еще одну, совсем новую жизнь… – только Он мог ответить Александру Исаевичу на все его обращения…

Александр Исаевич ненавидит все, что сделала Россия (вся Россия) за последние 70 лет. В «ГУЛАГе» он всеохватно показал предсмертный шепот миллионов, и могучий нобелевский колокол разнес этот шепот по всему миру, предостерегая людей (не только Россию – все человечество) от новой беды. Кирилл Симонян, друг его юности (Александр Исаевич звал его «Кирочка»), великолепный хирург, ученик Юдина, прислал ему – однажды – пространное письмо:

Из твоих опубликованных сочинений следует, что ты оцениваешь жизнь односторонне… Объективно ты становишься знаменем фашиствующей реакции на Западе, например, в ФРГ и США… Ленин, которого, я уверен, ты по – прежнему почитаешь и любишь, да и старики Маркс и Энгельс осудили бы тебя самым суровым образом. Подумай над этим!