Да, была бы у Александра Исаевича эта «медалька», жить в Рязани (а предлагали и в Москву) стало бы не так жутковато. Серьезная подпорка; рьяность его обличителей сразу бы пошла на убыль, да и деньги неплохие… ведь как говорил Ростропович? Если вокруг коммунисты, прежде всего коммунисты («Настоящий коммунист есть прежде всего настоящий чекист», Ф. Э. Дзержинский), значит, что?., мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!
Да, да, Лакшин… да: Александр Исаевич думал «врасти в советскую литературу»… – а куда еще врастать-то? Да, он шел на компромиссы, естественно (с волками жить – по – волчьи выть), встречался с секретарем ЦК Демичевым… а кое-что было и покрупнее, чем встреча с Демичевым.
Ради того, чтобы в СССР был издан «Архипелаг», он, Солженицын, был готов к «сверхчеловеческому решению»: «пожертвовать своими детьми»…
Всеми сразу.
Не собой, надо еще много что сделать, успеть, нет – своими мальчиками… – если по-другому – никак, если это – цена, значит, будет и такая цена[12]
.Тексты Солженицына – взгляд на жизнь против часовой стрелки. И – гениальный Ростропович, друг Слава, «гуляка праздный», всегда умевший (как никто другой) по-настоящему работать и по-настоящему отдыхать: «Саня, ты что? Среди уродов существуем, мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!»
В переводе на русский язык – вчистую, на полную катушку, объегорить «суку советскую власть»!
Она сильна, эта власть. Но она не так умна, как кажется!
Демьян Бедный (Сталин ставил его в один ряд с Горьким и Алексеем Толстым) писал черт знает что:
Графоман, еще и подлый, а Сталин в восторге. Наградил Демьяна орденом Ленина: «Наши речи против Троцкого прочитает меньшее количество людей, чем эти стихи!»
Не дурак, а?
Вот интересно: Берия (по сути, по фактическому положению дел – преемник Сталина) никогда не отличался скромностью, да и осторожностью; Сталин был очень осторожен, всегда и во всем, Берия –
Даже в 30-е, в перестройку, Берия не жил так скромно, как жил их учитель, и в своих привычках напоминал Геринга: вольно-веселая праздничная атмосфера – еда, питье, буйный разврат. И – пляшущая на этом празднике жизни смерть.
С годами Берия уже полностью распоясался, особенно в 52-м, когда Сталин стал совсем немощен. Путал день и ночь, никому не доверял, посылал экономку за лекарствами в городские аптеки, боялся яда.
И почти не покидал Ближнюю дачу.
Сталин не сумел даже собственных выдвиженцев защитить – Кузнецова, Пономаренко и Вознесенского. Тех, кого он видел – в будущем – на первых ролях. Вместо себя.
Пономаренко повезет, его не расстреляют, всего лишь
Лизу Русакову, пухленькую пятнадцатилетнюю девочку, сотрудники НКВД доставили в особняк Лаврентия Павловича прямо со школьного двора. Как завороженная, стояла Лиза у портрета генералиссимуса в гостиной. «Чего уставилась? – спросил Берия.[13]
– Сейчас я хозяин в стране!»О встрече с Берией, об
Когда Иосиф Виссарионович умрет, Микоян, самый трусливый человек в Кремле, в клочья разорвет его портрет. Прямо на глазах охраны.
– Что вы делаете? – закричал Хрусталев.
– Усатого рву… – ухмыльнулся Микоян.
Через несколько дней Хрусталев тоже исчезнет. Все охранники дадут подписку никогда не рассказывать, как умирал на самом деле товарищ Сталин.[14]
Особняк Берии в Москве, дачи Маленкова или Хрущева, та же Пицунда, кстати, это уже иной стиль жизни; скорее уж Сталин был – в этом смысле – внесистемным человеком. Выбирая квартиру в Кремле, Троцкий, например, сразу потребовал выделить ему «собственную половину» Большого Кремлевского дворца: царские покои, нескончаемая анфилада комнат, одна за одной, одна за одной…