Русский ад. Книга первая

Она и сейчас боялась не за себя, нет; Раиса Максимовна вообще не цеплялась за жизнь, ибо жизнь (счастье жизни) никогда не измерялась для нее количеством прожитых лет.

Тогда, в 91-м, после Фороса, да и сейчас, в 92-м, когда все давно позади, она боялась только за него, за своего мужа, – за Михаила Сергеевича Горбачева.

Кто он без нее? Председатель колхоза.

Все!

Аграрный имидж – это у него навсегда.

…Она знала, что Михаил Сергеевич смертельно устал, что он уже не спит без наркотиков, может сорваться и погибнуть. Она не сомневалась, что Ельцин его добьет, вопрос времени – Горбачев добивал людей (всех: от Чурбанова до Алиева и Лукьянова), Ельцин тоже добьет, он – жестокий и родом из – жестокого края.

Раису Максимовну любил и уважал весь мир, но ее никто не любил и не уважал в Советском Союзе. Обидней было другое: она все (вроде бы все) делала правильно, все правильно говорила, с душой, она – уже без «вроде бы» – хотела добра, только добра… Нет же: Советский Союз ответил ей так, как эта страна не мстила, наверное, никому.

Кто, кто позволил себе в Форосе, на совершенно голом треугольнике скалы, начертить (с указательной стрелкой в сторону их дома) эти поносные слова: «Райкин рай»?

Рай?! Это Форос рай?! Если бы все, что она делала для державы (причем делала публично, на глазах у всех), предложил бы этой стране кто-нибудь другой (Алла Пугачева, например), всюду был бы восторг. На каждом шагу. А ее везде встречает ненависть и только ненависть… Лесть ближайшего окружения. Да, конечно: она, Раиса Горбачева, появилась в этой стране слишком рано, слишком… эффектно, наверное, чтобы люди (вся страна, на самом деле), кто еще не умел, не научился красиво одеваться, достойно жить, воспринимал бы ее без иронии… Вот и получилось, что она запрягла свою страну, как Хома Брут – ведьму, и тут же с удовольствием стала учить всех уму-разуму – всех!

Теперь она почти не вставала с кровати. Жить лежа – это, оказывается, легче.

Ей стало по-настоящему страшно, когда (весна 91-го? или чуть раньше?) она увидела, как Михаил Сергеевич изучает телефонные разговоры своих ближайших соратников. По его приказу Крючков тогда записывал всех: Александр Яковлев, Медведев, Примаков, Бакатин, Шахназаров, Черняев!

КГБ делал Горбачеву своеобразный «дайджест», и Михаил Сергеевич внимательно его просматривал.

Потом, в июне, было еще страшнее: впервые за тридцать восемь лет их жизни она увидела, как Михаил Сергеевич плачет.

Началось с глупости. Ира, их дочь, сказала, что Сережа, врач, ее приятель, назвал сына Михаилом (в честь Горбачева). Родители его жены рассвирепели. Выгнали ребят из дома. Теперь парень обивает пороги загса: по нашим законам, оказывается, дать другое имя ребенку – это целое дело…

И Михаил Сергеевич взорвался. Он кричал, что Ира – дура, что ему совершенно не обязательно все это знать, что Ире с детства все дается даром, что ей нужно уметь молчать – и т. д. и т. д.

Ира вскипела, за нее глухо вступился Анатолий… а Михаил Сергеевич как-то сразу обмяк, сел на диван и закрыл лицо руками…

Раиса Максимовна знала, что она будет с ним всегда, до конца, что он – ее судьба. А Михаил Сергеевич? Сам он? После Фороса ее вдруг кольнула мысль: если бы Михаилу Сергеевичу снова, еще раз вернули ту ослепительную власть, какая была у него в 85-м, но с условием, что ее, Раисы Горбачевой, никогда больше не будет рядом с ним. Как бы он поступил?..

Врачи молчали. Это было ужасно.

После Фороса, утром 24-го, Горбачев позвонил Ельцину: «Борис Николаевич, тебе присвоено звание Героя Советского Союза…»

– Еще чего, – огрызнулся Ельцин. – Подпишете – и это будет ваш последний Указ…

Так и сказал, сволочь! Сблизиться не получилось: обещая дружбу, Горбачев мог обмануть кого угодно, но не Ельцина.

Герой Союза, который хочет разрушить этот Союз.

Любой ценой. А водка? Горбачев знал, что если Ельцин пьет, он пьет по-черному.

Чем активнее Михаил Сергеевич боролся с Борисом Николаевичем, тем быстрее Ельцин укреплялся.

Парадокс? «Я вас где-то уже ненавидел…»

Горбачев хорошо помнил этот документ. Весной, в конце апреля, Александр Яковлев принес ему подробную, страниц на двадцать, выписку из «истории болезни» Ельцина.

Цикл запоя – до шести недель. Жуткая абстиненция.

У Ельцина резко слабеет воля, и в этом состоянии он легко поддается на любые уговоры и провокации.

И Яковлев – тоже хорош! Дождался, пока Горбачев прочтет:

– Что с этим делать-то?

– В газеты отдай! – разозлился Горбачев. – А хочешь, отдай пациенту…

Горбачев не спал. Форос чуть было не стал его концом.

Чуть-чуть. А вот 26 сентября 91-го года – да, это его конец.

Правда: конец.

На десять утра Горбачев вызвал к себе нового министра обороны Евгения Шапошникова.

Как он жалел сейчас об этом разговоре, Господи!

Впрочем, с кем же еще ему говорить?.. С кем?!

Маршал был трус. Приказ явиться в Кремль застал его поздно вечером, в самый… неподходящий момент, в постели, но Земфира Николаевна, супруга, не обиделась: Кремль есть Кремль, ничего не поделаешь.

«Твари дражайшие» – звала она Раису Максимовну и Горбачева.

Сейчас это главные их командиры.