Русский ад. Книга вторая

Та власть, которая идет из духа этой страны, из ее нутра… При одном условии: если сама Церковь устоит перед соблазнами, не погрязнет в бизнесе.

Только Всевышний может умирить Россию. Только с Ним этот народ может договориться.

А сам с собой – это вряд ли, русские уже не слышат друг друга…

Точка невозврата. И глядя на Россию, на Ельцина, иной раз кажется, что Бога уже нет…

Кто-нибудь заметил, как исчезли (в составе России) десятки народностей? Есть Красная книга животных. Всех вымирающих видов. А Красная книга народов и народностей, оказавшихся сейчас на краю гибели, – она есть?

Александр Исаевич шел по дороге, крепко держал Наташу, она еще крепче держала Александра Исаевича; ветер бил по ним как заведенный, обдавал холодом и снегом, но обратно, в машину, не хотелось.

«Евреи». Если когда-то придет час возвращения, значит еврейские главы, которые он когда-то сам вынул из «Архипелага», публиковать пока не стоит.

Александр Исаевич – напряженный стратег. Его книги (все его книги, «Евреи» не исключение) то должны, «закопавшись в землю, не стрелять и не высовываться, то во тьме и беззвучии переходить мосты, то, скрыв подготовку до последнего сыпка земли, – с неожиданной стороны в неожиданный миг выбегать в дружную атаку…»

Сначала надо вернуться. И оглядеться.

Человек с миссией обязан быть стратегом: если бы его «Евреи» остались в «Архипелаге», не видать ему Нобелевской как своих ушей, обнесли бы точно так же, как когда-то с Ленинской…

– Припомни, Наташа, кто тот пустомеля, кто после «Обустроить Россию»…

– Боровой… – с ходу ответила Наталья Дмитриевна. – «…Что несет России этот выживший из ума старикашка…» Бывший таксист, Боровой сейчас – деляга и рисуется политиком…

Она фиксировала каждую брань по его адресу. Она – комитет его безопасности.

И таких, как этот таксист, кто-то слушает?

Пройти по тонкому льду, но обязательно пройти, то есть доказать: евреи приняли «непомерное участие» в создании государства «не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению…».

Александр Исаевич был так задумчив, что не заметил, как они повернули назад, к машине. И не заметил, что ветер стих, уже стемнело и на небе вот-вот появятся первые звездочки.

Давно, с Экибастуза, Александр Исаевич обожал ночное небо: единственная отдушина, когда вокруг тебя только колючая проволока.

Под звездным небом Александр Исаевич чувствовал себя как в церкви, на проникновенной, радостной молитве.

Так же молча они с Наташей сели в машину и вернулись домой. Александр Исаевич так и не обозначил точную дату (хотя бы год] возвращения в Россию, но с «Евреями» все-таки решил повременить: очень интересно, как Москва примет его передачу с Говорухиным, что в «Останкино» вырежут, а что оставят. И самое главное, останутся ли в эфире слова, которые он будет – открыто и прямо – говорить о Ельцине, ведь это первое, глаза в глаза, его обращение к нации…

52

Как только за Егоркой захлопнулась дверь бутырской камеры, он сразу получил мощнейший удар в голову.

В камере тускло горели две лампочки, камера маленькая, а людей – человек двадцать, так что дышать совершенно нечем, аж горло перехватывает. Кто-то из бомжей, тот же Иван……., говорил намедни, что народ в тюрьмах от того дохнет, что здесь нечем дышать, особливо в жару.

Кислород на весь золота, – вон что бывает!

Никто из этих… потных, грязных и полуголых людей не удивился, что к ним в камеру без карантина, прямо с улицы закинули вонючего, завшивленного бомжа.

Если бы вошел сейчас Ельцин с одеялом под мышкой, здесь тоже никто бы не удивился.

Егорку сроду не били. Только Наташка, пьяная, запустила в него однажды пустой бутылкой, да и то промахнулась, потому как на ногах уже не стояла.

– Это че… за одичалый?.. – раздался голос с верхней шконки. – Алкота? Слышь? Я имею один, но исключительный вопрос: ты кто у нас теперь такой? Говори, задрыга!

Зэки заинтересованно замолчали.

– Я теперь буду настояс-ший труп, – пробормотал Егорка и опять получил удар в голову, потому что ответ прозвучал грубо.

У Егорки в глазах что-то разорвалось, и он медленно осел на пол. Люди, которых прежде не били, успевают удивиться, прежде чем свалиться на пол.

– Ты куда? – удивился все тот же голос. – Вставай, алконавт! Куда пошел? Разговорчик еще не начался!

Заключенные Бутырского замка были сплошь обовшивевшие и истощенные люди, дрожавшие перед своими начальниками. Били их беспощадно. И также беспощадно они били друг друга. Каждый новичок (если только воровской «телеграф» не предупредил заранее о каком-то важном арестанте) получал приветственный удар в голову. Новички должны были конкретно почувствовать: их жизнь разделилась на два периода. Один – жизнь там, за забором, на воле, второй – здесь, в тюрьме, где все (и за всех) решает либо начальник тюрьмы, либо тот, кому в камере назначено стать «разработчиком».