– Глянь, Джамиль! Одичалый наш… гляделки отворил!
Жизнь в московских подвалах хорошо закалила Егорку – он быстро пришел в себя.
– Доброе утро, барашек, – подскочил Васька. – общество приветствует тебя в нашем закрытом пансионе… для особо одаренных мальчиков…
– А ща уже утро? – не поверил Егорка.
Он пощупал голову: вроде бы голова цела, хотя боль – адская.
– Хватит беременить мне мозги, – заржал Васька. – Пришел пешком, так и уйдешь тишком! Куда? Как куда!.. – воскликнул он. – На кладбище! Кликуха есть?..
– Егор Семенович… я.
– Оч-чена даже и приятно! А я – Васька Дурдом. Будешь меня любить, Егорушка?
Он закатил глаза и стал чем-то похож на девушку.
– Я ж со всем уважением… – прошептал Егорка. – Голова только, товарищ, как ватой набитая. Не моя пока голова…
– Больно небось?
– Очень, товарищ… – вообще-то Егорка никогда не жаловался, но Васька вызвал у него доверие.
– Называй меня лучше «гражданин начальник», – посоветовал Васька.
– Слушаюсь… – прошептал Егорка.
– А если ис-счо больнее будет?
– Зачем? Не надо… больнее…
– Че ж ты такой нарванный, а?.. Джамиль, слушай: то ж не жопа, то счастье! Проникнись, Джамиль! Я его хочу! Я очень быстро хочу сейчас Егора Семеныча! Не то он сбрызнит потом, а я с чем буду?..
Васька крутился перед Егоркой так, будто отплясывал «Яблочко».
– Господа тюрьма! Предлагаю: хва чалиться за вырванные мусорьем годы! Щ-ща Егор Семенович покажет нам сладюсенький свой амортизатор…
Слышишь меня, родной? – зашептал он, повернувшись к Егорке. – Не подведи! А подведешь – убью, – предупредил он. – Скидывай штанишки!
Васька так ужасно дышал Егорке в лицо, что он даже говорить не мог. Удар, опрокинувший Егорку, был мастерский: если уж бить, то сразу в темечко, дураком сделаешься, а голова цела – ни синяка, ни царапины.
– Ты че-то не п-понял, задрот?.. – наступал Васька. – Во неусвойчивый какой!
К ним мигом подскочил Кривой и схватил Ваську за грудки:
– Слышь, пердячий пар! Я тоже хочу!
– Иче?
– Решает старшой.
– Справедливо! – напомнил кто-то со шконки. – Здесь не безотцовщина!
Васька отступил:
– Так пусть и решит. В мою пользу… Я – за!
Егорку определили в самую обычную, «пролетарскую» камеру: здесь были только карманники. Арестованные чиновники и бизнесмены, готовые выложить наличные за «нормальный угол», сидели этажом выше: там располагались камеры на два-три человека, довольно сносные.
Почти всю еду, которая поступала заключенным из дома, забирали себе офицеры или конвойные. Главный вопрос: кто сегодня больше заплатит, следователь или его жертва? Бить или не бить?
Все это время Джамиль валялся на шконке, мечтательно закинув руки за голову.
– А ты, Васька, пархач…
Он всегда говорил очень тихо.
– Я ж к нему со всей любовью, пахан! А он козлит! Любви моей не хочет… во че творится, братва, – оправдывался Васька. – Это ж сурово: парашют пузырится, а он, сученыш, м-меня, как щенка, отхарил!
– Да какая лоретка тебя захочет? – хохотнул Джамиль. – Окромя Кривого?..
По камере пробежал нехороший смешок: люди Ваську не уважали, беспокойный он, от таких – всегда беспорядок…
…Побег из тюрьмы стоил от трех миллионов долларов. Но побег – дело сложное, в цене была другая история: заключенного тайно выводили за забор на волю, он жил где хотел; один товарищ, у которого при аресте почему-то не отобрали загранпаспорт, даже съездил во Францию, на Каннский кинофестиваль! В «застенок» эти господа возвращались только перед какой-то важной проверкой; о таких проверках тюрьма всегда знала заранее. Проще всего, конечно, было бежать из «автозака». Побегом руководили начальники с большими погонами, а списывали на растяпство конвоиров: не уследили! – Конвоиров тут же «закрывали», в камеры к ним являлись «разработчики», и начиналось… сотрудничество со следка.
– Мы еб…ли все на свете, кроме шила и гвоздя! Шило колется в зал… пу, а гвоздя е…ть нельзя! – загорланил Васька. – У-ух!
И он опять отбил руками чечетку.
Тюрьма, если и уважает кого, то только воров в законе и богатых.
Егорка хотел подняться, ноги не слушались, но он все же сполз на заплеванный пол. Никто ему не помог: зэки расселись возле старшенького, еле говорившего телевизора, и интерес к Егорке почти пропал.
Егорка так и не понял, почему его загнали в тюрьму: может, про Горбачева узнали? Но как? Даже Катька – и та ничего не знала. Олеша? Борис Борисыч? Нет. И еще раз – нет!
В Ачинске не было предателей.
Интересно, как в тюрьме кормят? Может, и рыбу дают?
Егорка ужасно любил щуку. До чего ж вкусна, зараза! Особенно если сделать из щуки котлетки. Щука в Сибири наивкуснейший зверь! Говорят, хорош еще таймень, но таймень в северных реках живет, а на северах Егорка не рыбачил, случай не подвернулся…
Егорка подполз к Ваське Дурдому. На последней шконке, у стенки, он отчаянно резался в карты.
– Слышь, мил человек… Ты меня не попутал с кем-то… а?
От такой наглости Васька не знал, что ответить: он мог бы двинуть ему в дыню, но в тюрьме после ужина никто никогда не дрался, это закон.
– Темно ж было, – подсказывал Егорка. – Только я, мил человек, не в обиде, я ко всему привыкший, потому что с добром в сердце живу…