Русский боевик

Затем они стали спускаться — по очень узкой лестнице. О существовании таких лестниц в «Русском Просторе» Демичев до того не подозревал. Он потерял счет этажам, несколько раз споткнулся (Милн ловил его за предплечье), дышал тяжело и хрипловато. Ему было жалко — не себя, но своего умения собирать вокруг себя замечательных, умных людей, умения, которым пользоваться ему, очевидно, больше не придется. Он вспомнил студенческие вечеринки, и бурную молодость, и приятную зрелось — всегда рядом были приятные люди. Вспоминались лица, улыбки, фразы, музыка. Жалко.

Они снова оказались в коридоре.

— Стоп, — тихо сказал Милн.

И прислушался к движению лифта, и посмотрел на светящееся табло над лифтом. Какому идиоту пришло в голову куда-то ехать на лифте именно сейчас? Кто этот солдат, или спецназовец, которому стало лень бегать по лестницам, или отсиживаться в каком-нибудь номере, наведя дуло на дверь?

Звякнул контрольный сигнал и прямо перед ними, по правую руку, остановился и открыл двери лифт. А в лифте стояла Амалия.

— Вам тоже не спится? — спросила она сипло. — Ну, поедем вниз, в бар. Да вы не бойтесь, пальба сейчас вся на восьмом этаже почему-то. Уж не знаю, почему.

Милн поверил, подумал, вытащил пистолет, и подтолкнул Демичева в лифт.

— А я вот, Амалия… — сказал Демичев.

— Заткнись, Трувор, — велела ему Амалия. — Тебя я уже наслушалась, и слушать больше не хочу.

Двери закрылись и лифт поехал вниз. Почти доехав до первого этажа, он вдруг притормозил, загудел, и остановился. Свет мигнул и погас, но сразу загорелся снова, а в углу лифта обнаружился Некрасов. Демичев попятился, а Милн поднял пистолет.

— А, это вы, — сказал Милн.

— Нет, это вам кажется… кажется… — сказала Амалия. В голосе у нее слышалось отчаяние. — Дьявол, никаких сил ведь нет!

— Вы умеете управлять вертолетом? — спросил Милн Некрасова на всякий случай.

— Нет, — четко отрапортовал Некрасов, стараясь не вздохнуть.

— Жаль. Как же так — сутяги… lawyers… attorneys… все время летают на вертолетах…

— Я всегда с личным пилотом летаю, — заверил его Некрасов. — Он брат моего дворецкого.

* * *

Глаза Людмилы, сидящей между отцом Михаилом и Марианной, становились все стекляннее. Эдуард, давеча определивший пытающуюся спрятать лицо в отворот его пиджака Людмилу на стул, и объявивший всем, что по гостинице шастают враждебно настроенные люди с автоматами, и выходить никуда нельзя, взял на себя роль оборонительного взвода. Ему поверили. Он отошел к стойке вместе с Аделиной, и они стали совещаться.

— Милн?

— Еще не вернулся.

— Черт! — Аделина покусала нижнюю губу. — Такими темпами далеко не уедем. Может, он все-таки умеет? И скрывает?

— Что?

— Водить вертолет.

— Линка, не болтай, — строго сказал Эдуард. — В такую погоду никто не умеет. Планы А, Б, и В отменены. Придет Милн, обсудим план Г.

— И это называется — современная техника. Хороша техника, которая зависит от какой-то сраной погоды.

— Чего ты на меня-то взъелась? Я не проектирую вертолеты! Все претензии к Сикорскому.

Определив матрон и детей в банкетный зал, отец Михаил вернулся к столику, за которым теперь сидели Марианна, Людмила, Стенька, Нинка, и привратник, обрабатывающий себе глаз, прижав к нему стакан с водой. Биохимик Пушкин сидел на полу возле столика, привалившись спиной к стене, с перевязанным общими усилиями боком, и глотая обезболивающее, обнаружившееся в той же аптечке, горстями.

— Вы, это… вы меня простите, ладно? — виновато бормотал Стенька. — Я ничего такого не имел в виду… еврей еврею рознь…

— Мне в детстве предлагали цыгане уйти вместе с ними. Я в детстве на цыгана был похож, — сообщил Пушкин, но не Стеньке, а так, в пространство. — Теперь жалею, что отказался. С толпой цыганок… романтика… в институте дрязги, тупые люди, борьба за право ехать на конференцию… в лабораториях мыши… не подопытные, а обычные… шныряют… идешь по коридору, пол грязнющий, навстречу топает фаворитка завкафедрой с подружкой, обсуждают какие-то мутные сплетни, и какое пальто эта блядь себе давеча по случаю управилась приобресть… с цыганами лучше…

— Ну, это вы преувеличиваете, — с добродушным превосходством, скрипуче-ласково, заметила Марианна.

— Вольный воздух, женщины не очень вредные… — пробормотал Пушкин, и скривился. И вытряс на ладонь несколько таблеток.

— А помолчите-ка лучше, — велел ему отец Михаил. — Вы потеряли много крови. Помимо этого, возможен сепсис. Активизируются стафилококки, стрептококки, и все это выразится тяжелым общим состоянием, лихорадкой, помрачением сознания, и образования в органах гнойников. Называется септикопиемия.

Стеньке захотелось сказать Пушкину что-нибудь хорошее. Он собрался было с мыслями, но тут его — не в первый раз — перебила Марианна.

— О цыганах много разных легенд есть, — компетентно объяснила она. — Но все придумано, и не самими цыганами. А цыгане как занимались всегда племенной своей деятельностью, так и сейчас.

— Вы лично хоть одного цыгана в жизни видели? — язвительно осведомился Стенька.