Русский Дьявол

Итак, «Двойник» — «колядка», история-сказка, в которой все перевернуто, поставлено с ног на голову. Голядкин, подобно сказочному герою, отправляется в тридесятое царство, чтобы покорить сердце тамошней царевны. Но, в отличие от Иванушки-дурачка, никогда не знающего любовных неудач, Яков Петрович остается, что называется, с носом. При первом визите его вообще не пускают в дом, а когда, вернувшись, он проникает все-таки туда с черного хода, его с позором изгоняют из берендеевского «заповедника». Какое-то время он еще продолжает бороться. В сказке дело обычно слаживается с третьей попытки. И наш герой идет на крайний шаг: пытается организовать похищение невесты. Решается он на это, получив письмо якобы от Клары Олсуфьевны. В нем «она» умоляет вызволить ее из родительского дома и умчать на тройке в новую счастливую жизнь. Голядкин является в назначенный час, и только там, под окнами берендеевского дома, будучи обнаруженным всей честной компанией, понимает, что письмо было розыгрышем. Будем справедливы, в такой ситуации и здоровый человек может повредиться рассудком. Что уж говорить о человеке, которого преследует Черт? И Голядкин под одобрительные возгласы его «доброжелателей» покорно соглашается следовать за доктором Рутеншпицем в казенную квартиру с дровами, освещением и прислугой…

На протяжении всей поэмы Голядкин совершает, казалось бы, беспорядочные и суетливые перебежки с места на место. Но сюжетная линия, которой придерживался Достоевский, имеет внутреннюю логику. Думается, эту скрытую и, бесспорно, очень оригинальную сторону своего произведения и подразумевал писатель, когда заявлял брату, что «Двойник» понравится ему больше «Мертвых душ». Подобно Гоголю, Достоевский в этом своем произведении в значительной степени опирался на мифологическую традицию, сказочный эпос. Это одна из тайн творчества Федора Михайловича, и мы еще поговорим о ней.

Новый миф про Ивана-царевича

Многим, наверное, случалось встретить на своем жизненном пути человека, который очаровывал с первого взгляда и каждому слову которого вы начинали верить безоговорочно. Постепенно он превращался в вашего духовного наставника, наполнял вашу жизнь смыслом, давал ей содержательное направление. Вы готовы были бескорыстно служить ему, ибо его устами, как казалось вам, говорила высшая правда жизни.

Если же вам не случалось пережить подобное, то не поленитесь заглянуть в роман «Бесы» и познакомиться с Николаем Всеволодовичем Ставрогиным. Все, кто к нему приближается, испытывают его необычайное, нечеловеческое обаяние. Все женщины от него без ума, они влюбляются без памяти и готовы ради своего возлюбленного на все. Но не меньшее тяготение испытывают к нему и мужчины. «Вспомните, как много значили вы в моей жизни», — в один голос говорят ему и Кириллов, и Шатов, и Петр Верховенский, и даже Лебядкин. Ставрогин — человек сверхчеловеческой силы. Свободный от христианской кротости князя Мышкина, он сумел снести удар по лицу. Ему Верховенский хотел вручить знамя Стеньки Разина, знамя грядущего бунта, а Шатов хотел вручить ему знамя «народа-богоносца», знамя православия, и сделать его действительным Иваном-царевичем. Они были проницательны, умели выбирать людей и искали героя для своих целей: один для целей разрушения, другой для целей созидания. И странно — оба сошлись на Ставрогине. Так несоразмерно ни с чем велик масштаб его личности.

Не скрывает симпатий к своему герою и сам Достоевский. Бердяев в статье «Ставрогин» пишет: «Поражает отношение самого Достоевского к Николаю Всеволодовичу Ставрогину. Он романтически влюблен в своего героя, пленен и обольщен им. Никогда ни в кого он не был так влюблен, никого не рисовал так романтично. Николай Ставрогин — слабость, прельщение, грех Достоевского». Мысль о русском народе-богоносце — одна из заветных у Достоевского, и именно Ставрогин внушает ее Шатову в романе. Ставрогину же писатель присваивает и свои, очень личные, слова, сказанные им в первый раз, в письме к жене декабриста Фонвизина, в марте 1854 года, когда только что закончилась каторга: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной». Только Ставрогину он отдал эту мысль свою и способность делать из нее все дальнейшие выводы о русском народе, «грядущем обновить и спасти мир и спасти мир именем нового Бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова»… И свое мнение о Риме, который уже давно отвернулся от Христа, «провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение», «провозгласил антихриста и тем погубил весь западный мир», тоже передал.