Русский Дьявол

Достоевский представляет нам Ставрогина как оригинального мыслителя. Он определенно указывает на его высокое призвание; недаром Ставрогин — носитель крестного имени (греческое «ставрос» — крест), но этот красавец-мужчина не будет проповедовать православие в его лакированной упаковке. Боле того, он должен пройти через мрак атеизма и темень сатанизма. Его путь лежит к каким-то новым, таинственным маякам, отделенным от нас бездной зла. Так, по крайней мере, кажется, когда читаешь «Бесов». И имя «Иван-царевич», данное Ставрогину, символически провозвещает, что он, подобно сказочному богатырю, стоит у развилки трех дорог, и путь, который он выберет, станет судьбой России.

Поначалу «Бесы» задумывались как антинигилистический роман, как памфлет против революционеров («Нигилисты и западники требуют окончательной плети», — писал он Страхову 24 марта 1870 года), но потом Достоевский значительно расширил свою задачу, для чего ввел в качестве главного героя Ставрогина. Образ этот был навеян его старыми замыслами написать романы «Атеизм» и «Житие великого грешника». В связи со значительностью тем, обозначенных такими заглавиями, задача писателя приобретала совершенно грандиозный характер. Образ великого грешника должен был гармонично соединиться с темой революционных исканий, их разрушительных последствий и будущего переустройства России. Как известно, прообразом памфлетного слоя романа было имевшее место 21 ноября 1869 года убийство группой Нечаева одного из членов своей подпольной организации. Убитым оказался слушатель Петровской земледельческой академии, по имени Иван Иванович Иванов. Иван, сын Ивана, из рода Ивановых! Что-то жутко символическое навевает эта информация. Человек, выступавший хранителем родового имени русского народа. Возникает вообще подозрение, а так ли случайно была выбрана фигура для революционного жертвоприношения? А не мыслился ли убийцами Иван Иванович Иванов символом России, которую следовало умыть кровью?

Читая показания на судебном процессе одного из участников убийства, Николаева, нельзя не содрогнуться от ужаса. Пять человек, именовавших себя членами «Народной расправы», напали на одного, совершенно ни в чем не виновного товарища: «Кузнецов схватил Иванова и повалил его у входа в грот. Тогда Нечаев, я и Успенский бросились на Иванова. Нечаев сел на грудь Иванова и стал его душить. Кузнецов сидел на ногах, а я и Успенский стояли около него и ничего не делали. В это время Иванов несколько раз крикнул и сказал: «За что вы меня бьете, что я сделал?» Немного погодя он уже не кричал, но еще шевелился. Тогда Нечаев взял у меня револьвер и прострелил им голову Иванова…» К этому стоит добавить, что у убитого был прошиблен лоб, «как должно думать, острым орудием», и что примерно так же гэпэушники от Троцкого убивали Сергея Есенина. Разве только что в поэта не произвели контрольного выстрела, а наскоро привязали к трубе, неумело инсценировав самоповешение. Между этими преступлениями прошло более полувека, но суть одна — в лице лучших ее представителей революционные изверги ритуально казнили Россию.

Достоевский прекрасно чувствовал мистическую сторону произошедшего. В феврале 1873 года, сразу после того, как «Бесы» вышли отдельным изданием, в письме А. А. Романову, наследнику престола, будущему императору Александру III, Достоевский так арестовывал свой труд: «Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичность, а потому в романе моем нет ни списанных событий, ни списанных лиц…» Казнь Ивана, помнящего родство, послужила толчком к написанию книги, задала направление размышлений и расставила сюжетные вехи. Но вместе с тем она подтолкнула писателя к размышлениям о том, какой Иван встанет во главе той темной стихии, которая в будущем захлестнет всю Россию. «Бесы», таким образом, — это роман-предчувствие, в котором автор пытается воссоздать образ будущего вождя революции, Ивана-царевича русского бунта. Это, как нам кажется, главный вопрос, который пытался разрешить Достоевский в своем сочинении. Он-то, собственно говоря, и сделал роман безумно интересным и философским, привнес в художественный текст загадочность, над которой с разной долей успеха размышляли литературоведы и философы. Бердяев даже назвал Ставрогина одним «из самых загадочных образов не только Достоевского, но и всей мировой литературы». И был, безусловно, прав. Ставрогин, пожалуй, интереснее и привлекательнее Печорина, а это что-то да значит!