Русский флаг

Склянок "Авроры" здесь не было слышно, зато отчетливо раздавались удары колокола на гарнизонной гауптвахте.

Зарудный ловил на себе взгляд Маши - она будто гордилась им перед офицерами - и был охвачен радостным сознанием уверенности и силы.

- Что греха таить, - говорил Зарудный, - любим мы иной раз о человеке плохо говорить... Сами собой липнут к языку бранные слова. Обругаем ближнего и рады: "Ах, какие мы умные, сколь честны и превосходны!" Конечно, немало у нас и шельм и отменных тупиц. Однако же не на них земля стоит, не ими живы мы, а видеть только грязь да черноту вокруг себя может тот, кто и сам по себе черен и неспособен подняться на известную высоту. Возьмите хотя бы наше отношение к камчадалу, которому мы дали еще так мало, господа, что порою совестно и брать-то с него. Вот пришелся им по душе Завойко! А ведь за то только, что не грабит их, не притесняет без нужды, что справедлив в общем и честен, как полагается быть человеку. Для них и это в диковинку! - Голос Зарудного зазвучал скрытой горечью: - Что видят они, кроме крайней нужды? Курьеры! Нарочные! Скачут курьеры по Камчатке, и хоть величиною она поспорит с иною европейской державой, малолюдство ее таково, что некуда деваться камчадалу от почтовой повинности. Едва уехал исправник, как уже явился священник для свершения треб, за ним казачий старшина, важный чиновник, провиантский комиссар, а там, глядишь, и купчина раздобылся бумагою на предоставление ему казенного транспорта. Беда! Скачи, камчадал, успевай поворачиваться... Любить их надобно, господа, учиться нравственной чистоте у трудового люда, а грязь физическую, неизбежную при нужде и суровости, помогать счищать средствами наук, которым нас обучали...

Пастухов взволнованно вскочил со стула.

- Вы... вы... Анатолий Иванович, справедливый человек... Очень справедливый... - проговорил он, краснея и стыдясь своего порыва.

- Сколько здесь интереснейших людей! - продолжал Зарудный, крепко держась рукой за шершавый угол стола. - Сколько удивительных биографий! Господа нашего круга часто жалуются на скуку, хандрят, тупеют за ломберными столами или плачут над слезливыми романами, дурно пересказанными с чужих языков. А подле нас люди, жизнь которых интереснее самого натурального романа; расскажи о них только с чувством и толком тысячи поразятся! Но мы идем мимо, отворачиваемся от почерневших в труде рук, от язв, оскорбляющих наше эстетическое чувство, от грубых, простых лиц. А с ними вместе проходит мимо нас жизнь. Я никогда не был за пределами Сибири, не знаю англичан, не видел и турка, но я не верю, чтобы между британцем и турком, которого он решился защитить, была бы и доля той сердечности и дружелюбия, которые существуют между здешними племенами и русским человеком в массе...

Маша сидела не двигаясь, не вмешиваясь в разговор. Ей было удивительно хорошо в этот вечер. Каждое слово Зарудного и офицеров находило отзвук в ее душе. Кажется, скажешь некстати фразу - и все пойдет прахом. И нужно ли задавать вопросы, если эти люди так полно, так охотно и предупредительно отвечали на все мысли и сомнения Маши!

Комната наполнилась табачным дымом. Когда открывалась дверь, дым убегал в прохладную темноту, скрывая лица новых гостей. Как в счастливом сне детства, мелькали перед Машей лица чиновников, Никиты Кочнева, Ильи Буочча, которого Маша узнала по голосу, Облизиной, Мровинского, заглянувшего на огонек.

Потом Зарудный и Дмитрий пели "Сомнение" Глинки под аккомпанемент двух гитар.

Далеко за полночь Зарудный пошел проводить гостей.

Из сеней их напутствовала хозяйка:

- Анатолий Иванович! Вот платок для барышни. Нынче холодно... Приглашайте господ офицеров захаживать.

- Непременно, Евдокия Саввишна.

Зарудный накинул на плечи Маши платок.

- Вот, Машенька. Илья Буочча обещает сегодня первый заморозок. Закутайтесь получше.

- Спасибо!..

Маша нашла в темноте руку Зарудного:

- Прощайте, Анатолий Иванович!

- Помните мою просьбу, - шепнул Зарудный, - берегите себя...

- Не обещаю! - крикнула Маша, смеясь, и, взяв об руку офицеров, двинулась с ними к спящему порту.

"СМЕРТЕЛЬНАЯ"

I

В шестом часу утра на гауптвахте ударили тревогу.

Колокол гудел громко и надсадно, оповещая петропавловцев о грозящей опасности. Над заливом стоял густой туман. Он таял лениво, неохотно.

Еще с вечера стало очевидно, что неприятель готовится к наступлению. Поднятые в ростры после похорон Прайса десантные боты и катера снова были спущены на воду. И хотя с утра туман почти не позволял рассмотреть эскадру, - по шуму, который производил колесный пароход "Вираго", можно было заключить, что решительный час приближается.

Завойко в сопровождении нескольких офицеров обходил батареи и отряды, расположенные вдоль Никольской горы. Начав обход с Озерной, он двигался по подножью гористого полуострова на юг, к восстановленной и прикрытой сверху старым парусом Сигнальной батарее, напоминавшей забытый карьер каменоломни.