Русский флаг

Схватишь крупный чин,

И вдруг станешь барин важный,

Русский дворянин.

Заживешь - и мирно, ясно

Кончишь жизнь свою...

Спи, чиновник мой прекрасный!

Баюшки-баю.

Вячеслав Якушкин укоризненно смотрел на друга, пока тот пел знаменитые, строжайше запрещенные цензурой некрасовские строфы, а дождавшись конца, сразу же перевел разговор на другое.

- Как вам показался наш Николай Николаевич? - спросил он у Максутова.

- Признаюсь, господа, - помялся Дмитрий, - я нахожусь в затруднительном положении. Муравьев - человек не простой...

Мартынов присвистнул:

- Сложная штучка, но не настолько, чтобы при некотором уме не разобраться в его мудреном механизме.

Нетерпеливым жестом Якушкин отодвинул от себя тарелку остывших пельменей, надулся.

- Муравьев прекрасно владеет пером... - начал было он.

- А розгой - и того лучше! - съязвил Мартынов, наблюдая исподлобья за другом.

- Он умен, светски образован, - продолжал Якушкин, ожесточаясь.

- Боек, - вторил ему есаул.

Дмитрий решил, что они не впервые спорят об этом. Это чувствовалось по тому, как быстро собрались тучи, как мало потребовалось слов, чтобы атмосфера сделалась напряженной.

- Вздорное, пустое критиканство! - протестовал Якушкин, поматывая непомерно большой, в темно-русых волосах головой. - Образ мыслей Муравьева достаточно хорошо известен. Не он ли один из первых предложил государю упразднить крепостное право?

- Узрев в этом экономические выгоды России? - не сдавался есаул. Только выгоды! Если вам угодно знать, Николай Николаевич, не жалующий купцов и откупщиков, по естеству своему первый откупщик и промышленник империи.

- Неправда! - горячился Якушкин. - Он смягчил участь ссыльных, героев четырнадцатого декабря...

- Чтобы Россия аплодировала ему! - гремел Мартынов. - Для того, что ты зовешь смягчением участи, Муравьеву не нужно было пошевелить и мизинцем. А польза велика: нынче его славословят все доверчивые юнцы: "Ах, Муравьев смягчил! Муравьев дозволил!" Полно тебе назад глядеть. Нынче новые времена, и у голубых мундиров* заботы не о героях Сенатской площади. Муравьев это отлично понимает.

_______________

* Жандармерия.

- Алеша! Алеша! - с болью и сожалением твердил Якушкин, которому недоставало сил бороться со страстной убежденностью Мартынова. - Не приведет это к добру...

- Я не ищу добра для себя, друг мой, - ответил Мартынов мягко.

Максутов устроился в теплом, уютном углу под олеографией "Осада Туртукая" и любовался Мартыновым. Он был рад случаю, который свел их здесь, вспоминал немногие, полные детского преклонения слова Маши о Мартынове и с сожалением думал, что такой человек, как Мартынов, не сможет принести ей семейного счастья. "Натуральный холостяк, - думал Дмитрий. Своенравный, азартный... Такого не засадишь в домашнюю клетку..."

Между тем Якушкин, подкупленный мягкостью последних слов Мартынова, приободрился.

- Алексей не хуже моего знает, как трудно приходится Муравьеву, обратился он к Максутову. - Вечные интриги петербургских завистников, доносы Горного департамента, унизительные клеветы... А здесь не легче: своевластие золотопромышленников, косность имущего класса, предрассудки, нищета... Муравьеву приходится лавировать, колебаться...

Мартынов встрепенулся и горячо принялся за прежнее:

- Он колеблется между желанием скрутить всех в бараний рог и стремлением прослыть свободомыслящим!

Спор разгорелся с новой силой. Якушкин ссылался на целесообразные государственные акты Муравьева, на создание Камчатской области, на поддержку Невельского, организацию сибирской флотилии, на то, что Муравьев охотно окружал себя людьми, близкими к декабристам - с ним, кроме Свербеева и Якушкина, работали Бибиков, Беклемищев, - и не мешал им поддерживать частную переписку со ссыльными. Мартынов, не отрицая известных фактов, в простых, насмешливых словах вскрывал их истинный смысл, и гуманные деяния Муравьева тускнели.

Когда Якушкин упомянул об образовании забайкальского казачьего войска, Мартынов резко вскочил с места и, распахнув дверь в соседнюю комнату, позвал Сунцова.

Солдат явился пунцовый, пышущий жаром. Он успел попариться в крохотной бревенчатой бане, которая чуть торчала из-под снега в углу двора, и досыта напиться чаю.

- Кто ты есть? - лукаво воззвал есаул.

- Рядовой двенадцатого сибирского батальона Никифор Сунцов.

- Родом?

- Из Нерчинска. Из крестьян Горного ведомства.

Мартынов представил Сунцову Якушкина:

- Вячеслав Иванович Якушкин.

Светлые глаза Сунцова с интересом уставились на озадаченного чиновника.

- Вячеслав Иванович интересуется: доволен ли ты, братец, службой? спросил Мартынов.

- Так точно, - не задумываясь ответил солдат. - Доволен и рад!

Есаул, словно умышленно, копировал дневной разговор генерала с Сунцовым и чего-то ждал от солдата.

- Жалует государь рекрута? - подмигнул Мартынов.

- Ох, и жалует! - ответил Сунцов неопределенно.

- Поди, не так, как ссыльнокаторжных?

- Известно, рекрут из свободных крестьян не чета каторжнику.

- Неужто хуже?

- Как можно?! Рекрута противу государева преступника вдвое жалуют!

- Вдвое?

На сей раз и Мартынов насторожился: что еще на уме у этого сметливого солдата?