Русский октябрь. Что такое национал-большевизм

Как бы то ни было, какие бы социальные превращения ни переживала Россия, подобно всякой другой стране, пережившей долгую историческую жизнь, – они не могут ни опровергнуть русской истории, ни зачеркнуть русского культурного сознания.

Но г. Дюги хочет опереться в своих суждениях о России непременно на современность: на неудачную войну, на революцию и на большевистскую диктатуру. Последуем за ним.

6

Мы уже отмечали, что короткий отрезок времени не основа для общих суждений о том или другом народе. Но остановимся конкретнее на последних событиях русской истории. Дают ли они право отрицать за русским звание нации?

Да, бесспорно, Россия не выдержала страшного напряжения мировой войны и потерпела в ней поражение. Революция была прежде всего симптомом бессилия победить. Очень скоро выяснилась ошибочность патриотических надежд, связывавшихся в некоторых русских и союзнических кругах с падением монархии. Революция была в первую очередь военной катастрофой.

Россия не выдержала войны, во-первых, в силу своей технической и экономической отсталости и, во-вторых, в силу того, что война хронологически совпала с тяжелым переходным моментом в жизни страны. Дворянство фатально сходило со сцены, но тем не менее еще судорожно цеплялось за влияние и власть. Крестьянство завоевывало позиции, но слишком медленно, и потому в нем бродило глухое недовольство государственной властью. Буржуазия не ладила с дворянством, «интеллигенция» волновалась и тоже пополняла собой ряды оппозиции; рабочие, по обыкновению, занимали левый фланг движения. Революция 1905 года была предостережением и предвестием. Ее уроки были приняты во внимание. Но взволнованная народная стихия не успела путем мирной эволюции и социальной перегруппировки войти в новые берега, как грянула мировая война. Страна оказалась к ней неподготовленной ни материально, ни морально. Самый смысл ее, и без того необычайно сложный, еще осложнялся в сознании населения недоверием к собственному правительству, к его политике, к его призывам. Национальный подъем первого года не мог сполна загасить внутригосударственную болезнь, и после ужасных военных поражений 1915 года она обострилась в угрожающих масштабах. Исключительная непопулярность царя и особенно царицы, близорукая политика выродившегося дворца, быстрый рост экономических затруднений, нервность Государственной Думы, общая надорванность национального сознания – все это ускорило развязку. Безнадежно выпало одно из звеньев священной триады – «царь». И не могла не покачнуться вся триада. Требовалось время, чтобы восстановить равновесие «принципа власти», связать и осознать по-новому «отечество» и «веру». Времени не было. И катастрофа разразилась.

Виноват ли в ней русский народ? – В такой же, или еще в меньшей мере, чем виноват германский в своем поражении и в своей революции. Однако никому же не приходит в голову «отрицать» германскую нацию. Обстановка напряженнейшей войны при внутреннем историческом кризисе была настолько тяжела, что крушение оказалось неотвратимым. Я еще раз позволю себе вызвать в памяти читателя образ Франции 1871 года: непопулярный монарх, внутренние нелады, солдаты, «сражающиеся, как львы, предводимые ослами» (мнение современников), борьба партий, коммуна, сильный, решительный, великий враг. При таких условиях легче говорить о «борьбе до победы» и презирать за неудачу, чем действительно победить.

И уже тем менее, казалась бы, к лицу эти жесты презрения бывшим нашим союзникам, – после Мазурских озер и Карпат, когда ради спасения Парижа и общесоюзного фронта гибли в заведомо безнадежных демонстрациях миллионы лучших русских жизней…

Война сменилась революцией. Но, рожденная войной, революция в процессе своего развития скоро обрела собственную логику и самостоятельное историческое содержание. Она – еще «нынешний день» России, ее итоги еще впереди, и очень трудно говорить о ней объективно, тем более русскому. Ограничусь самыми общими и немногими соображениями.

Возможны различные политические оценки русской революции. Но мне кажется, что как бы к ней политически ни относиться, сколько ни содрогаться ее ужасами и темными сторонами, – нельзя отрицать, что она – одна из типичнейших «великих революций», знакомых истории человечества.