Русский октябрь. Что такое национал-большевизм

Мировая война – эта страшная и безумная «гражданская война белого человечества» – была, несомненно, показателем глубокого нездоровья современной цивилизации. Ею кончается большая историческая полоса, и после нее должна начаться какая-то новая эра. «Un grand destin commence, un grand destin s’acheve» (Corneille)[95]. И в плане этой новой, начинающейся эры не суждено ли русскому народу сказать первое яркое слово? Но оно, разумеется, уже не может быть ни демонстрацией националистической исключительности, ни лицемерной формулой «международного равновесия». Оно должно собою предображать стремление к некоей подлинной и действенной гармонии национальностей, их положительному, мирному взаимоотношению. Ибо гармония есть плодотворное единство в разнообразии, и в доме Отца обителей много.

РУССКИЙ ДНЕВНИК

ПЕТР ВЕЛИКИЙ[96]

(Фрагменты мыслей – к двухсотлетию смерти Петра Великого)

1

Когда в сознании воскресает облик Петра, перед глазами всегда, как живой, предстает образ Петербурга…

Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия!..[97]

Сложные, мучительно напряженные переживания вызывает теперь это старое, классическое двустишие. Что оно? – Пожелание? – Пророчество?..

Петербург – не «географическое обозначение» только, не только столица, порт, крепость, даже не только «окно в Европу».

Петербург – символ целой огромной полосы исторической жизни России. Еще больше: знамение целого культурного стиля. Знак духа, идеи…

Конечно, эмблема Петербурга – скачущий всадник над Невой, закованной в гранит, над маревом туманов исчезающих в пространства.

Петербург часто называли городом-призраком, наваждением, сном. Это – неправда. Реален Всадник; реален невский гранит.

Национально реален «петербургский период» русской истории, столь раздражавший славянофилов. Незачем его вычеркивать, да и невозможно. Не вырвать его из души России.

Царственная прихоть?.. – Нет: национальная воля, для которой стало тесно старинное московское государство. Петр – молния на русском историческом небосклоне, разорвавшая его пополам.

Он весь – как Божия гроза.[98]

Судить, осуждать, оценивать грозу?.. Напрасный труд… Можно лишь наблюдать ее результаты… Весною она животворит, летом освежает, осенью губит… Христианская гроза любви убила дряхлеющий Рим. Громокипящий кубок Реформации, пролившись на раннюю, весеннюю Германию, пробудил ее к полной, созревающей жизни…

Петербург и его биография – ручательство, что гром, отзвучавший два столетия назад, возвещал историческую весну державной всероссийской государственности.

2

Помню, в ноябре 1916 г. довелось мне быть в Петербурге, впервые после детских лет, там проведенных.

Это были тяжелые месяцы агонии царской власти. Дума, даже Государственный Совет выносили резолюции о «власти общественного доверия» и протестовали против власти «скрытых, безответственных влияний». Прозвучала уже знаменитая милюковская речь насчет «глупости или измены». Повсюду толковали о Распутине, и темные блики смерти уже ложились на исторический лик самодержавия…

И вот, перелистывая свой дневник за те недели, среди политических сетований и злободневных патриотических тревог внезапно нахожу «отвлеченную» страничку, посвященную Петербургу.

Решаюсь полностью привести ее сегодня. Она писалась под непосредственным впечатлением Петрова города, «Петра творенья». Тогда, несмотря на сумерки мучительных дней, быть может, острее, чем здесь, за далью пространства и дымкой времени, воспринималась «ось» протекшего двухсотлетия.

Вот эта страничка:

«Петербург, 28 ноября 1916 года.

Не думал, что Петербург – после долгой, шестнадцатилетней разлуки с ним – произведет такое впечатление!.. Величие, строгая грандиозность… «Строгий, стройный вид…» И «свой стиль…» Поистине, это город русской империи, русского империализма, столица «Великой России». Эти здания дворцов, Александровская площадь с колонной и аркой штаба, фальконетовский Петр, трубецковский Александр… И Николай…

Три владыки в городе туманов,Три кумира в безрассветной мгле,Где строенья станом великановРазместились тесно на земле…[99]

Нет, здесь «петербургский период» оправдал себя, что бы там ни говорили славянофилы. Это не зигзаг, не эпизод, не осечка. Это – подлинное.

Пушкин понял. Пушкин – Петр Великой нашей литературы. Если отрицать Петра, надо отрицать и Пушкина. Это ясно, «как простая гамма». Удивительно, как этого не понимали славянофилы.