Русский октябрь. Что такое национал-большевизм

В нынешней катастрофе не гибнет дело Петрово. Напротив, оно торжествует и расцветает. Катастрофа Петербурга – не призрачная, ибо, повторяю, Петербург, вопреки банальным уподоблениям, не призрак, а величайшая историческая реальность. В этой реальной и ужасной катастрофе есть высшая справедливость и высший смысл. Подобно тому, как петровский период был не отрицанием, а «преодолением», возведением на высшую ступень периода старомосковского, – так и грядущая Россия, озаренная лучом мировой судьбы, «всечеловеческой» идеи, корнями своими уходит глубоко в невский гранит, в двухвековую твердыню мрачно прекрасной военной столицы…

Новая Москва оплодотворена Петербургом. Гордый конь опустил копыта не в чужих землях, не на дальней стороне, а у древних стен родного Кремля. И по новому выглядят эти стены, словно готовясь вместить в себя заветы всечеловеческих надежд и сладостно-горькие вериги неслыханного национального подвига за всемирное дело…

ПЕСТЕЛЬ[103]

(К столетию 14 декабря)

…Это было любопытное время. Царства шатались. Перевороты сменялись переворотами. Европейские языки пребывали в смешении. Витал над Европой саркастический смех Вольтера. Звучали магические формулы Руссо. Мерещились призраки Робеспьера, Сен-Жюста. Еще не улеглась страшная тень Императора…

Вольнодумство пробиралось подчас даже и в очень благородные мозги. Шатобриан рассказывает, как одна его знакомая, большая парижская аристократка, читая в газете о падении тронов, невозмутимо промолвила:

– Положительно, напала какая-то эпизоотия на этих коронованных бестий…

…В это время в далеком холодном Петербурге Магницкий мрачно докладывал царю об опасностях, свойственных дурной, греховной эпохе.

Европу охватил растлевающий дух, который грозит проникнуть и в Россию, – утверждал он. – Это тот самый дух, который скрывался у Иосифа II под личиной филантропии, у Фридриха, энциклопедистов – под скромным плащом философизма; в царствование якобинства – под красной шапкой свободы; у Бонапарта – под трехцветным пером консула, и, наконец, в короне императорской. «Этот дух с трактатами философии и хартией конституции в руке поставил престол свой на Западе и хочет быть равным Богу».

…А молодые гвардейские офицеры, восстановив в Париже легитимную монархию, возвращались домой в Петербург под гипнозом духа укрощенной ими революции, опьяненные воздухом свободы. Кружились головы. Воспламенялись сердца от отечественных несовершенств. Жадно следили за появлением то там, то здесь новых представительных учреждений. Друзья, встречаясь, спрашивали друг друга:

– Ну, что, нет ли еще какой-нибудь свежей конституции?..

Пестель впоследствии в следующих словах изображал тогдашние настроения, атмосфера коих породила 14 декабря:

«Происшествия 1812–1815 годов, равно как предшествовавших времен, показали, столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столько царей изгнанных, столько революций свершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с всевозможностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противоположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать. Вот причины, полагаю я, которые породили революционные мысли и правила и укоренили оные в умах».

Павел Пестель, бывший адъютант графа Воронцова, полковник Вятского пехотного полка, был центральной фигурой декабризма.

Он идеолог, он и практик. Он пишет «Русскую Правду», т. е. будущую конституцию российской республики, – и он же руководит подготовкой восстания, вербует заговорщиков и вдохновляет тайное общество. Без него все распадается, лезет по швам.

«Он не только самовластно управлял Южным обществом, – характеризует его следственная комиссия, – но имел решительное влияние и на дела Северного. Он господствовал над сочленами своими, обворожал их обширными познаниями и увлекал силой слова к преступным намерениям его разрушить существующий образ правления, ниспровергнуть престол и лишить жизни августейших особ императорского дома. Словом, он был главой общества и первейшей пружиной всех его действий».

Таким рисуется полковник Пестель и по другим документам Декабря. Это человек ясного сознания и железной воли. Это человек незаурядный. Пушкин после свидания с ним в Кишиневе в 1821 г. недаром категорически констатирует:

– Умный человек во всем смысле этого слова… Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…

Он знает, на что и куда идет. Среди декабристского общества это остров твердой земли среди голубого романтического тумана. У него есть план и цель. Обдуманы у него и средства.