Русский романтизм

сцепленных между собою любовным действием, нужным также

и для того, чтобы показать, как два главных действующих

лица — Андрей Колосов и небольшой человечек, — держат себя

в одних и тех же жизненных условиях. Рассказ ведется от

первого лица, рассказчик — действующее лицо, и события

повести не окрашены в лирический тон. Тот же повествова-

тельный жанр и в „Бреттере". В „Дневнике лишнего чело-

века" центр повести — характер Чулкатурина; форма дневника

здесь использована в целях автохарактеристики. „Три портрета"

тоже выдвигают вперед проблему характера. Главное действую-

щее лицо, Лучинов, и все другие рассматриваются, как опре-

деленное психологическое явление. Приемы портретоописания

в этих повестях не всегда совпадают. В „Трех портретах"

манера характеристики восходит, как это указывалось исследо-

вателями, к стилю романтической школы. В „Петушкове" пор-

трет дан в форме Гоголевского гротеска; в „Андрее Колосове",

в „Бреттере", в „Дневнике лишнего человека" — приемы типи-

зации, бытового окружения. Типическая характеристика, гроте-

скный портрет характерны для повести, созданной натураль-

ной школой. Несколько особняком стоит „Жид" — повесть,

в центре которой лежит не портрет, а происшествие, расска-

занное в гротескном стиле, но характер гротеска, манера по-

вествования опять-таки ведут к натуральной школе.

Предшествующие повести, таким образом, отличны по

своему жанру от „Трех встреч", лирической повести, где офор-

мление повествовательного материала идет в зависимости от

рассказчика—двигателя действия, на долю которого вместе

с тем досталась и лирическая партия. Нет в них ни темы

тайны, ни темы страсти в том развертывании и трактовке,

в которых мы наблюдали их в „Трех встречах". Стоит лишь

вспомнить любовное свидание Лучкова и Маши, которая, по-

чувствовав у себя на щеке жесткие усы Авдея, замерла от

испуга и „довольно визгливым голосом" позвала спрятанную

в кустах горничную. Лишь некоторые детали в изображении

Вари („Андрей Колосов"), Лизы („Дневник лишнего человека")

повторяются в „Трех встречах", что и было выше отмечено.

Зато, как мы видели, „Три встречи" со многими из последую-

щих повестей имеют сходную тематику и приемы компози-

1361

ции. Тема гибельной страсти — тайны впервые свое развитие

получает в „Трех встречах". Мотив случая, выдвинутый Турге-

невым в „Трех встречах" для того, чтобы рассказчик ощутил

вокруг себя нечто таинственное, захотел проникнуть в мир

иррационального, представляет собой и по своей композицион-

ной функции и по характеру зародыш образа судьбы, рока,