Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Самодержавная бюрократия, не умея, а часто и не желая конструктивно взаимодействовать со своей прессой, в решении внешнеполитических проблем отводила мнению российского общества лишь «эпизодическую роль»[1245]. В то же время она придавала значение созданию благоприятного образа России на мировой арене, а начало войны с Японией еще больше актуализировало эту задачу. По мнению Майкла Хьюза, Теодора Тарановски и других западных исследователей, учет фактора общественного мнения явился одним из признаков упадка старой, «кабинетной» дипломатии и вступления внешней политики царизма в переходную эпоху, которая в основном завершилась к Первой мировой войне[1246]

. Соответственно этому, Бюро печати в центральном аппарате МИД начало функционировать только в думский период, а решение о создании пресс-служб в составе русских зарубежных представительств «в целях более правильного и широкого осведомления зарубежного мнения о внутренних делах России» было принято уже Временным правительством – в августе 1917 г.[1247]

Вступив в идейно-пропагандистское соперничество с Токио с большим опозданием, Петербург руками своих военных и гражданских представителей на Дальнем Востоке попытался переломить русофобский настрой региональной печати и завоевать симпатии азиатских народов. При сходстве тактики, задачи и организационно-финансовые ресурсы ее пропагандистской деятельности были намного скромнее японских. Отражая идеологические атаки противной стороны, российская пропаганда стремилась не более чем создать в странах региона то, что сегодня часто именуют “mainstream effect”,

или “climate of opinion”, – сделать благожелательную в отношении России тенденцию туземных общественных настроений господствующей. Другая цель заключалась в том, чтобы подорвать образ Японии как цивилизованной миролюбивой страны и показать подлинную (экспансионистскую) направленность ее дальневосточного курса.

Осуществить задуманное в полной мере не удалось, призывы доморощенных «востокофилов» решать имперские задачи на Дальнем Востоке «во всеоружии культурного влияния на Китай и китайцев»[1248]

остались фигурами речи. Региональные газеты, которые находились под русским контролем, смогли лишь поколебать монополию японского воздействия на дальневосточную аудиторию и снизить «градус» ее прежде «необузданной» японофилии. По признанию М.Ф. Квецинского, на излете русско-японской войны Япония почти так же «бесконтрольно управляла умами китайцев»[1249], как и в ее начале. «Война и непрерывные победы японцев, – доносил в октябре 1905 г. в Брюссель бельгийский посланник в Пекине, – безусловно произвели огромное впечатление если на не массу, то на образованный класс китайцев. С белой расы снят ореол непобедимости, который обеспечивал ей если не симпатию, то уважение китайцев… В печати, в собраниях воспевается эта победа и из нее выводят заключение, что если 40 миллионов японцев продиктовали свою волю самой грозной европейской державе, то 400 миллионов китайцев, хорошо вооруженных и умело руководимых, могут справиться со всем миром»[1250]

. Исследователи также отмечают отношение китайцев к Японии тех лет как к наставнику, у которого следует поучиться; паназиатская проповедь Токио находила отклик в широком спектре китайского общества, от придворных кругов до революционеров, с последующим «великим исходом» китайцев на учебу в Японию[1251]. Проекты Петербурга распространить свое идейное влияние на остальную Азию провалились – в годы русско-японской войны симпатии крупнейших колониальных народов Востока также оставались на японской стороне[1252].