Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Выбор Мануйлова для выполнения этой миссии объяснялся его опытом работы во Франции, а главное – успехами возглавляемого им Отделения по розыску о международном шпионстве. Уже в сентябре 1904 г. он, по словам Тржецяка, был неофициально признан в Департаменте «заведующим японскими делами»[598]. Оставив свое Отделение на попечение ротмистра Комиссарова, 13 октября Мануйлов отправился в Париж. В короткое время ему удалось «замкнуть» на себя агентов, ранее завербованных в японских миссиях французами, завести собственных (например, в Брюсселе) и с их помощью существенно пополнить имевшуюся на Фонтанке «коллекцию» японских документов, которая уже насчитывала свыше двухсот единиц. При содействии французской тайной полиции, а также своими силами Мануйлов сумел внедрить своих агентов в посольства Японии в Париже, Гааге и Лондоне, в американскую миссию в Брюсселе, итальянскую – в Париже

[599]. Среди представленных им в Петербург бумаг находилась переписка послов Японии во Франции, Англии и Голландии со своим министром иностранных дел, донесения в Токио военных и морских атташе из Парижа и Берлина, документы японских консульств в Амстердаме и Марселе. Шифр, выкраденный агентом Мануйлова из японской миссии в Гааге, вкупе с уже имевшимся, позволил «осведомляться о содержании всех японских дипломатических сношений»[600]

. «Этим путем, – говорилось далее в департаментской справке, – были получены указания на замысел Японии причинить повреждения судам второй эскадры на пути следования на Восток»[601].

Далеко не все добытые Мануйловым японские документы содержали важные сведения или даже просто могли быть прочитаны и переведены на русский язык. Переписка японских дипломатов вообще отличалась большим своеобразием как по форме, так и по содержанию и была очень неравноценна. Некоторые их телеграммы, адресованные в Токио, содержали лишь выражения верноподданнических или патриотических чувств и представляли для российской контрразведки мало интереса. Что же касается формы, то отдельные рукописные документы, выкраденные в японских миссиях, не удалось прочитать потому, что «зашифрованы» они были скорописью – «шифром», известным только автору письма и его адресату. До сих пор они лежат в архиве, в фонде Департамента полиции непрочитанными[602].

Вместе с тем, многие депеши японских дипломатов, которые попали в руки Мануйлова, содержали важную информацию общеполитического и военного характера. В них освещалось отношение правительств западноевропейских государств к ходу русско-японской войны и отдельным ее событиям, демонстрировался повышенный интерес к расследованию «гулльского инцидента», комментировалось состояние российской экономики и финансов, перемещения в высшем командном составе, настроения при дворе, шла речь о ходе закупок в Европе и транспортировке в Японию оружия и военных материалов и т.д. Надо ли говорить, что эти документы Департамент полиции сразу направлял «по принадлежности» – в военные ведомства и в МИД. К лету 1905 г. «агентура» Мануйлова, включавшая 10 постоянных служащих-французов, вела «внутреннее» наблюдение в шведской, сербской, китайской и английской миссиях в Париже, румынском и китайском посольствах в Лондоне, японской и английской миссиях в Брюсселе, германской в Мадриде и японской в Гааге. Кроме того, ею выполнялись разовые поручения Департамента и продолжались тесные контакты с французской секретной полицией, по-прежнему снабжавшей Мануйлова копиям секретных телеграмм японских дипломатов из Парижа.

Надо сказать, что первоначально эта деятельность Мануйлова получила весьма высокую оценку в Петербурге. По итогам 1904 г. он в обход правил был «всемилостивейше пожалован» орденом Св. Владимира IV степени (согласно статусу этого ордена, им мог быть награжден чиновник не ниже VII класса, состоявший на государственной службе не менее 35 лет. Мануйлов же только что получил чин коллежского асессора (VIII класс), а стаж его государственной службы на тот момент не достигал и десяти лет). Росли авторитет и доверие к Мануйлову у петербургского начальства, росли и его «расходы». В 1905 г. вместо 45 тыс. рублей, отпущенных годом раньше, ему было ассигновано уже свыше 70 тыс. рублей, из которых на его «личное содержание» приходилось более 7 тысяч, не считая «экстренных» и значительных почтовых трат[603].