Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Неожиданное появление в Западной Европе мятежного русского священника, по слухам, скрывавшегося где-то в России, стало подлинной сенсацией для революционной эмиграции. Явно находясь под впечатлением январских событий в Петербурге, партийные лидеры стали наперебой предлагать ему свою дружбу и сотрудничество. Однако амбициозный «черненький, сухонький, невысокий попик с быстро бегающими насмешливыми глазками»[618]

возомнил себя вождем всей русской революции, вел себя вызывающе, и отношения с эмигрантскими центрами у него складывались непросто. Первые дни своей заграничной жизни он провел на женевской квартире патриарха русской социал-демократии П.Б. Аксельрода, встречался с Г.В. Плехановым и стал членом РСДРП, но затем переехал к народнику Л.Э. Шишко и «попал к эсерам»[619]

. Вскоре он был принят анархистом князем П.А. Крапоткиным, имел встречи с Ж. Жоресом, Э. Вальяном и другими крупными деятелями международного социалистического движения. Весной 1905 г., выйдя из РСДРП, Гапон вступил в эсеровскую партию, но и в ней не задержался. Очень скоро наиболее авторитетные вожди российской эмиграции (эсдеки Плеханов и Мартов, эсеры Гоц и Натансон) разочаровались в Гапоне и отвернулись от него.

Один из членов Заграничного комитета Бунда, с которым Гапон встретился в Женеве 17 марта 1905 г., таким запомнил своего собеседника: «Человек он очень неинтеллигентный, невежественный, совершенно не разбирающийся в вопросах партийной жизни. Говорит с сильным малорусским акцентом[620]

и плохо излагает свои мысли, испытывает большие затруднения при столкновении с иностранными словами (напр.: “Амстердам” произносит так: “Амстедерам”…). Оторвавшись от массы и попав в непривычную для него специфически интеллигентскую среду, он встал на путь несомненного авантюризма. По всем своим ухваткам, наклонностям и складу ума это социалист-революционер, хотя он называет себя соц.-дем. и уверяет, что был таким еще во время образования “Общества фабрично-заводских рабочих”. Ни о чем другом, кроме бомб, оружейных складов и т.п., теперь не думает. Есть в его фигуре что-то такое, что не внушает к себе доверия, хотя глаза у него симпатичные, хорошие … Человек он, несомненно, наблюдательный, умеет узнавать людей и знает психологию массы. Кроме того, он хитер, себе на уме и прошел школу дипломатического искусства (правда, довольно элементарную, поскольку оно нужно было ему в борьбе с полицией)»[621]

. На редкость точная характеристика мелкого авантюриста и честолюбца, по воле случая вынесенного на гребень истории. О связях Гапона с полицией автор этих воспоминаний в момент встречи с ним знать, конечно, не мог.

Не обошли вниманием Гапона и деятели заграничного российского политического розыска. Сразу после его появления в Женеве Ратаев сообщил директору Департамента полиции о данном им поручении своей агентуре сблизиться с Гапоном и вскоре с удовлетворением констатировал, что «объект» находится в сфере ее (агентуры) «влияния и связей»[622].

Целью новой конференции, которую замыслили Акаси и компания, должна была стать разработка планов об увеличении интенсивности революционного движения к лету 1905 г. Именно так сформулировал задачу сам японский полковник[623]. Таким образом, вопрос о созыве новой конференции, на этот раз – от имени Гапона, был решен без всякого его участия и возможно даже до его появления за границей. Вскоре через третьих лиц некий «японский представитель в Париже» (почти наверняка это был Акаси) передал Гапону 50 тыс. рублей на проведение конференции. Как показали дальнейшие события, имя популярного в России священника, учитывая опыт парижской встречи 1904 г., организаторы конференции хотели использовать, во-первых, для того, чтобы обеспечить представительство на ней всех революционных организаций, а, во-вторых, дабы придать ее решениям дополнительный вес. В ходе подготовительных работ по ее созыву имя Гапона в «своем» кругу вообще не считалось нужным упоминать.